«Лавка травницы… Занятно, уместно, вовремя…» Тина ускорила шаг и буквально в несколько ударов сердца – во всяком случае, показалось, что очень быстро, – оказалась прямо перед входом в лавку.

Три ступеньки вниз – сложенный из камня домишко заметно врос в землю, – скрипучая дверь с вырезанным в ней глазком в форме перевернутого треугольника, надтреснутое и глухое, какое-то старческое по ощущениям, бренчание колокольчика, и волна невероятных и невозможных запахов, ударившая в лицо.

– Добрый день, – произнесла Тина машинально. Она не знала, с кем здоровается. Еще не успела увидеть или угадать: хозяин лавки должен был быть где-то рядом, но был ли он там и где именно, если все-таки был?

– И тебе, славная, доброго дня! Проходи, не стесняйся. – Старушка-травница обнаружилась в самом темном углу просторной комнаты со сводчатым потолком, с которого свисали низки сушеных листьев табака и чая, вязки лука и чеснока, пучки трав.

– Спасибо, – улыбнулась Тина. – Я и не стесняюсь, я рассматриваю.

Она огляделась. Полки вдоль стен, заставленные деревянными и лубяными коробами и коробочками, глиняными кувшинами и бутылями мутного стекла, штофиками из камня и медными кунганами,[2] кипами и связками сушеных папоротников, трав и цветов. Прилавок и стол. Аптекарские весы, и еще одни, и каменные ступы с каменными же терками, фарфоровые ступки и агатовые пестики, мельничка из дерева и бронзы, плошки да миски, серебряная чаша, стеклянный кубок, разделочные доски, деревянные и мраморные, ножи…

– Красиво у вас, – сказала наконец, удовлетворив первое любопытство. – И пахнет замечательно.

– Но ты же, девонька, не нюхать сюда пришла? – Старушка встала с трехногого табурета и шагнула на свет. Она была маленькая, иссохшая, почти утратившая вещественность.

– Как знать, – пожала плечами Тина, «вслушиваясь» в свои ощущения. – Может быть, и нюхать.

Тина и сама не знала, как это случилось, что сделала она и что сделало с ней это место, но ощутила вдруг, что «открывается», а дальше все пошло словно по писаному: одно за другим.

– Кунжут, – сказала она, моментально выделив эту «ниточку» из перепутанного клубка сотен и сотен запахов и ароматов. – Розовые лепестки, черный перец, камфорный кардамон, ладанник…

Все это было ясно, как день. Понятно и знакомо. И все это было не то.

– У вас есть лист красного терна? – спросила она, оборачиваясь к старушке. – Не бойтесь, я не причиню вам вреда.

На травнице не было лица – одна лишь белая, словно гипсовый слепок, маска страха.

– По вашему слову, Госпожа! – Старушка все-таки нашла в себе силы преодолеть сковавший ее ужас. – По вашему желанию, Сильная! – И травница склонилась в глубоком поклоне.

Но Тине сейчас было не до церемоний.

– Красный терн! – повторила она в раздражении. – Ну же, женщина! Скорей!

– Да! Да! – засуетилась старушка, поспешно разгибаясь. – У меня есть тернец! Есть! – И она метнулась к полкам. – Не гневайтесь, Властная!Я всего лишь травница, простая знахарка…

– Поторопись! – Тину охватило страшное нетерпение, она просто не могла больше ждать. – Ну!

– Вот, он, Указующая! Вот!

– Дай сюда! – Тина выхватила из рук травницы кедровую шкатулку и, поставив ее на прилавок, подняла крышку. Разумеется, это был всего лишь «саркофаг».

«Покровы, – Тина быстро, но осторожно развернула шелковый плат. – Власяница, убор…»

Батистовая пелена, бархатный мешок.

«Саван, ковчежец…» Распустив узлы на кожаном шнурке, она достала из лайкового кисета плоский сосуд, выточенный из черного агата. Крышка была плотно притерта, а едва видимая ниточка соединения покрыта толстым слоем застывшей сосновой смолы, янтарно-красной, прозрачной, но твердой как сталь.

– Принеси слезы черного камня! – потребовала Тина.

– Справа от вас, Величавая!

Тина посмотрела в указанном направлении и сразу же выхватила взглядом крошечный пузырек, затерянный в хаосе разнообразных предметов, сваленных, казалось, без всякого смысла и порядка на прилавок.

– Так. – Тина вытащила двумя пальцами деревянную пробку и сразу же почувствовала приятный сладковатый запах.

«Слезы черного камня [3] растворяют янтарь и смолу… Кто сказал?» Но не было времени думать, и не пришло еще время вспоминать.