Шорох. Тихое движение – словно шелковая лента, струящаяся в теплых ладонях майского ветерка. Казалось, такое тело должно скрипеть каждым своим сочленением, застревать в суставах и трещать, но опыт обманывал чувства не хуже морока. Охотник был практически бесшумен, легок и стремителен. И он был смертельно опасен. Зачарованный его видом Сандер не сразу рассмотрел длинные кривые клинки, возникавшие как бы между делом на пальцах рук и ног этого невероятного существа. Они выдвигались, как когти животных, но, по всей видимости, были выкованы из стали и отменно – до бритвенной остроты – наточены. И точно так же появлялись, раздвигая узкие мертвые губы, и исчезали, втягиваясь, огромные клыки наподобие тех, что украшали, по утверждению ученых, пасти вымерших давным-давно – в иное время, в другую эпоху – смилодонов.

– Господь всемогущий, ты кто? – Ремт Сюртук стоял прямо перед охотником. – Это я перепил намедни, или как?

– Или так, – откликнулся ди Крей. Он стоял значительно левее, как бы невзначай прикрывая Тину, но правый фланг оставался открытым, то есть держать его предстояло Сандеру и даме Адель.

«Это смерть?»

Но мысль сгорела еще раньше, чем он успел ее додумать. Что им двигало? Наитие? Или это была рука судьбы? Или ангел Господень вдохнул в него силу и мужество? Сандер ударил раньше, чем успел сообразить, что делает. Ударил и прыгнул в сторону, но не туда, куда подсказывали инстинкты, а в противоположную, куда и прыгнуть-то было затруднительно. Еще он увидел, как летит по воздуху Ремт. То есть ему показалось, что увидел. Он упал, перекатился через плечо и услышал дикий пронзительный визг. Что-то ужасное, от чего кровь стынет в жилах и выворачивает наизнанку желудок. Ни люди, ни звери так не кричат. Во всяком случае, упав на спину и вспрыгивая невероятным усилием всех мышц на ноги, Сандер услышал визг погибающего демона, вопль беса, угодившего в собственный котел, но никак не живого – из плоти и крови – существа: человека ли, зверя.

Охотник лежал на земле кучей ломаного валежника, торчали в стороны угловатые конечности, вздрагивающие словно в ознобе. Конвульсии прокатывались по этим ужасным «руинам» идеального убийцы, и скрежещущий нечеловеческий крик безжалостного хищника вызывал зубную боль.

«И это все?»

Сколько длился бой? Секунду, две? Что успел сделать он, что другие?

Рядом с поверженным Охотником стоял на коленях ди Крей. Его меч торчал из мешанины темных костей и таких же темных мышц, содрогаясь вместе с агонизирующим врагом. И самого Виктора корежило не по-детски. Возможно, он был ранен или даже умирал. Стоял на коленях, упираясь руками в землю, и мотал головой, словно его тошнит с перепоя. Неподалеку валялся на спине Ремт. Он походил на кучу грязного белья, вот только сапоги разрушали впечатление, наводя на совсем другие мысли. Женщины дополняли композицию. Мгновения поединка странным образом разбросали их в стороны, но обе были, по-видимости, целы и на ногах.

А потом Сандер опустил взгляд и увидел клинок своего меча. Сталь словно бы обгорела в пламени адской печи, или ее окунули в чан с царской водкой?

«Боже правый, значит, и я попал в Охотника!» – и в это мгновение Сандер ощутил, чего ему стоили два-три мгновения этого невероятного поединка. Мышцы тела вопили от боли, и немудрено. Он не был готов к таким скоростям, он даже не знал, что способен на такое. Но, судя по всему, его тело тоже никто никогда о таком не предупреждал…

[1] Ин-фолио (от лат. in folio, буквально – в лист) – формат книги, при котором размер страницы равен половине бумажного (типографского) листа. В настоящее время практически не применяется. В XVIII в. использовался для некоторых художественных изданий (отсюда название «фолиант» для изданий большого формата).

[2] Кацбальгер (нем. кошкодер) – короткий меч для «кошачьих свалок» (ближнего боя), в которых имел преимущество перед кинжалами и ножами. При длине от 70 до 85 сантиметров вес кацбальгера колеблется от 1 до 2 килограммов.

[3] Плутарх.

ГЛАВА 3. Дичь и охотники

1. Двадцать шестого листобоя 1647 года

– И вот лечу я, значит, господа пограничники, и думаю. – Ремт с сомнением покосился на открывших рты слушателей, но они казались искренними, и он продолжил: – Лечу и думаю, почему же я не птица? Отчего не летаю? Был бы соколом, улетел бы на хрен отседова, только меня и видели!

– Так вы попали в него, дяденька? – раздался вдруг детский голос из-за спин сдвинувшихся за столом мужчин.

«Что ж, не зря говорят, устами младенца глаголет истина. Вопрос и в самом деле не в бровь, а в глаз: попал или нет?» Сандер отпил немного из розовато-коричневого берестяного стаканчика, переждал прохождение жидкого огня сквозь глотку и пищевод и посмотрел на ди Крея.

Ди Крей сидел тихонько в стороне и наигрывал что-то неслышное на одолженной у дамы Адель лютне. Сама дама-наставница тоже присутствовала – куда же и податься на ночь глядя в Мельничной заимке, как не в общий зал «Хворого печальника» – единственной гостиницы и главного питейного заведения в деревне? Сидела в уголке, попивала из такого же невесомого стаканчика местное отдающее полынью пойло и, что характерно, даже не морщилась. Затейливую, надо полагать, жизнь прожила эта не старая еще и довольно привлекательная женщина. Но ведь не спросишь, а сама и не подумает рассказать. А рядом с Адой примостилась Тина, все еще исполняющая роль мальчика. Перед ней на столе тоже стоял стаканчик. Не пиво, не сидр, а самый настоящий погранцовский самогон. На куреном вине настояла, к слову, сама дама-наставница – «Отчего? Зачем? С какой целью?»– но девушку скрутило от первого же глотка, и теперь капли пота появлялись у нее на лбу, едва она задевала туесок с выпивкой нечаянным взглядом.

– Так вы попали в него, дяденька?

– Что ты, что ты! – всплеснул руками Ремт, но при этом умудрился не расплескать ни капли самогона. – Каким бы это макаром? Хорошо, уцелел! Где уж мне! Мы, брат, не герои! Не то что оне!

В другое время, в других обстоятельствах Сандер, пожалуй, и купился бы на эту простенькую, как сермяга, лесть. Приятно сознавать себя героем, рыцарем без страха и упрека, бойцом невиданной стати и мощи. Ведь и лжи в словах мастера Сюртука, почитай что, не было. Умолчание не ложь, не так ли? Однако…