— Батько, супостаты на подходе! — шепчет, припадая к траве, молодой казак с рябым от оспы лицом. Лихие усы дрожат от нетерпения. — Коней с полсотни, да пеших сзаду…

— Добро, Петро, — киваю я, раздвигая ветви кустарника. Пыль на горизонте клубится, будто дым от пожарища. — Братцы! Кремень на полку, фитили кусать! — оборачиваюсь к затаившимся средь дубравы казакам. — Сотника брать живьём!

Из-за валежника высовывается седая борода с шрамом на всю левую щёку:

— Атаман, аль не чуешь? Ветер с юга смердит конским потом. Ей-богу, тумен следом подтянет… — Федько-Кривой тычет шомполом в пищаль. — Жадничаем, как вшивые степняки у корчмы!

— Не жадность, старик, — возражаю, крепко сжимая в руках огнестрел. — Ой не жадность. Отсекаем арьергард — и в плавни! К ночи будем на Святых Горах, коли Христос даст.

— Так ты и в прошлый месяц сказывал, — фыркает Федько, забивая в ствол пыж из промасленной шерсти. — А ноне от Дону до Перекопа кровью умылись. Дошарпаемся, что и ворона костей не найдёт…

— Не ной! Дойдём и до Крыма, коли понадобится! Спросим у хана, чьи это стрелы в его ставке торчат!

Где-то высоко в небе кричит орёл. Федько крестится, целясь через приклад:

— Эх, батько… Беду накликаешь.

— Тихо! — вжимаюсь в высокую траву. Гул копыт уже сотрясает каменистую почву. — Господи, благослови. Первым залпом — по коням!

Дым от фитилей струится меж ветвей, словно змеиные языки. Нехристи, ничего не подозревая, врываются в засаду — их кони храпят, а кольчуги сверкают на солнце, будто расплавленное серебро.

— Пли! — рявкаю, и воздух разрывается от грохота пищалей.

Свинец прошивает воздух, кони с диким ржанием валятся на землю, разбрасывая седоков. В воздухе пахнет порохом и кровью, а над просекой уже кружат вороны, чуя скорую добычу.

Отбрасываю разряженную пищаль и выхватываю из ножен саблю — сталь поёт, алча крови. Выскакиваю из укрытия, бросаюсь в сечу. Как всегда в такие моменты, вижу перед глазами погибающую Веселину. И тогда не ведаю я ни устали, ни страха, ни жалости.

Вокруг мелькают клинки, сверкают кольчуги, крики раненых, ржание лошадей и звон стали сливаются в единый вой.

— За землю! За веру!— ору, рубя направо и налево.

Сабля рассекает воздух, оставляя кровавые росчерки. Вижу, как конница казаков выскакивает из леса с обеих сторон, зажимая басурман в клещи. Среди хаоса яростной битвы замечаю богато одетого сотника — его кольчуга украшена серебряными бляхами, а на остроконечном шлеме горит красный камень.

Бросаюсь к нему, уклоняюсь от сабельного удара, парирую второй. Он силён, но я быстрее — подсекаю его коня, и сотник валится на землю, будто дуб под топором дровосека.

— Сдавайся, собака! — кричу, приставляя клинок к его горлу.

Сотник плюётся кровью, глядит на меня с ненавистью, но отбрасывает свою саблю в сторону. Я прикладываю все силы, подавляя желание от души рубануть по его шее. Сдерживаюсь, только до крови закусив губу. Ещё рано, сначала он ответит на мои вопросы.

* * *

— Значит, после рабства на галерах я подался в казаки, — пробормотал я, не размыкая век, всё ещё окутанный дымкой нового видения или сна. Я не помнил, как должны выглядеть сны. — И даже стал их атаманом. Судя по ощущениям, с момента нападения рыцарей на османскую галеру прошло лет пятнадцать-двадцать. И всё это время мною двигала лишь лютая жажда мести. Удивительно, но даже за столько лет я не смог забыть Веселину. Неужто я был способен так любить?

— Что ещё за Веселина? Ты её любишь? Что это вообще за дурное имя?! Мерзкий демон, я так и знала — здесь что-то нечисто!

— Принцесса, — я наконец открыл глаза, повернул голову на подушке вправо и посмотрел на Эллисандру, сидевшую в кресле напротив моей кровати в странном розовом халате. — Ты пришла в себя? Замечательно.

— Кто такая Веселина? Отвечай, предатель! — грозно сдвинув брови, прорычала девушка.

— Некто из моего очень далёкого прошлого. И незачем устраивать сцены ревности — она давно умерла.

Я откинул одеяло и попытался встать. Однако это оказалось далеко не так просто, как я привык. Только теперь я вспомнил, в кого меня превратила коварная Кайра Веспера — в толстого, неповоротливого, уродливого старика. С немалым трудом и громким кряхтением, но мне всё же удалось принять сидячее положение.