И вот с такими вводными меня и заперли в четырех стенах. Остаток вчерашнего дня прошел за скудным тюремным ужином и размышлениями. Потом я воспользовался выработанной солдатской привычкой засыпать в любой ситуации и скоротал время до восхода солнц. Дальше по расписанию шел утренний марафет. Но про личную гигиену тут, видимо, никто не слышал, как и про сытный завтрак.

Подошедший надсмотрщик скукурузил рожу настолько угрюмую, что на ней отражалась вся скорбь этого мира. Сплюнув на пол, он сунул между прутьев кривую кружку с водой, миску сухарей и кусок чего-то отдаленно напоминавшего вяленое мясо.

— А как же комплимент от шеф-повара? — поинтересовался я, оглядывая скудные харчи: в воде что-то плавало, а сухари отскакивали от пола.

— Закрой рот и жри, чё дали! — рявкнул надсмотрщик, обдав меня стойким запахом перегара.

— И как жрать с закрытым ртом, умник?

— Задницей, — осклабился мужик и, крайне довольный своей шуткой, заржал.

— Никогда не думал, что ей можно есть, — мрачно произнес я, наградив собеседника тяжелым взглядом. — Но смотрю, ты ей как-то разговаривать умудряешься. Или это твое лицо?

Охранник смеяться резко перестал и взялся за копье.

— Обидеть меня хочешь? — его и без того узкие с похмелья глаза превратились в две щелочки.

— И в мыслях не было. — Я равнодушно покачал головой. — Тебя и так уже жизнь обидела.

Теперь заржали и слышавшие наш разговор заключенные.

— Ну все! — брызнув слюной, надсмотрщик оскалил желтые зубы. — Ты договорился, бандит.

— Отставить! — рявкнул знакомый мне голос, и в поле зрения появился глава этого очаровательного заведения. Выглядел он ничуть не лучше своего подопечного, с которым они, скорее всего, и бухали вчера.

— А? — заторможенный охранник покосился на начальника, но тут же встрепенулся и вытянулся по стойке смирно. — Будет исполнено! — напоследок злобно зыркнув в мою сторону, он пошел дальше по коридору, чтобы накормить остальных заключенных.

— Тебе повезло, — сообщил мне начальник.

— Да ну? — я оглядел небольшую камеру, где кроватью служила вонючая кучка соломы, а отхожим местом крохотная дырка в полу.

— Что-то не нравится в моей тюрьме?!

— Даже не знаю, с чего начать…

— Это лучшая тюрьма во всем королевстве!

— Верю на слово.

Нескрываемая ирония в моем голосе вывела начальника из себя.

— Со мной тут никто не спорит! — взвизгнул он.

— Знаешь, — я облокотился на стену и захрустел сухарем, — если с тобой никто не спорит — это не значит, что ты абсолютно прав. Ведь если на кучку дерьма посреди дороги никто не наступил, это не значит, что оно великолепно и очень к месту.

Где-то секунд тридцать начальник тюрьмы обдумывал услышанное. Наконец, до него дошло. Мужик побагровел, сжал увесистые кулаки и затряс щеками.

— Да как ты осмелился…

Начальник начал сопеть, как паровоз, но вежливое покашливание мгновенно заставило его забыть о злости. Низко поклонившись кому-то за пределами моей видимости, мужчина выпрямился и ушел прочь. Его место заняла не кто иная, как Данталея. Она окинула меня насмешливым взглядом.

— Выглядишь, будто на своем месте…

— И тебе не хворать, — я изобразил нечто среднее между вежливой улыбкой и волчьим оскалом.

Посетительницу это нисколько не смутило.

— Скажу прямо: ты мне не нравишься, — заявила она.

— Настолько, что ты приперлась в этот свинарник, чтобы мне об этом сообщить?

Данталея огляделась и поморщилась от омерзения. Осторожно, будто обходила лужи нечистот, она приблизилась к решетке и понизила голос.

— Я здесь исключительно из-за Люциана. Он считает тебя своим другом, а ты… Пусть мне неприятно это признавать, но ты поступил благородно, взяв всю вину на себя.

— И посмотри, куда меня это привело? — я криво усмехнулся и отставил сухари в сторону.

— Ты пробудешь здесь недолго, — заговорческим шепотом сообщила мне Данталея. — Понтиус и Люциан что-нибудь придумают. Просто постарайся никого не злить до наступления ночи.

— Ничего не обещаю.

— Если тебя повесят до того, как мы тебя спасем, — сам виноват!

— Так на надгробном камне и напишите: «Сам виноват». И, если уж помру, то можешь похоронить меня рядом с твоим дедом? А то ему скучновато.

— И как Люциан тебя терпит? — Данталея покачала головой.

— Это кто еще кого терпит.