Рой…

Я дал команду оркам и гномам, буквально заставив их на короткий момент сконцентрировать стрельбу по одной мишени.

Болты взвились, засвистели в воздухе, падая градом на рыцаря Альшерио и его коня. Не было ни героизма, ни красивых жестов, было лишь холодное, будничное дело войны, когда спор действительно решает Браунинг, а не титул, не честь, не число.

У него была магия, способная остановить одну стрелу, может быть, даже десять, но не столько.

Стрелы попали в него, и он стал падать.

Его войско паникует, и никто даже не пытается спасти лорда.

В какой-то момент на одной из крыш показываются бойцы роты «Белки» под руководством Осмера.

Орки, увидев сигнал, переглянулись и, не дожидаясь приказа, свернулись с линии стрельбы, понеслись по крышам, как голодные собаки по мостовой за куском мяса.

«Белки» уже деловито закидывали на раненого рыцаря верёвки с крюками, отточенными, как у рыбаков, и прочными, несмотря на лёгкость.

Рыцарь, вцепившись в свой меч, яростно сбросил пару верёвок, но мальчишки только радостнее реагировали. Они были как будто на ярмарке, на аттракционе, ещё десяток крюков летит на него, цепляется за доспехи, за волосы, за всё, что можно.

Я стою на выступе, не веря глазам: то ли этот цирк — похоронная процессия, то ли новый способ ловли рыцарей. Да нет, точно, они так же таскали трупы под стеной, когда я впервые увидел их, чтобы, значит, достойно похоронить (а вовсе не чтобы ограбить).

Теперь применяют тот же трюк, но с живым трофеем. Орки и «белки» вместе, как слаженная бригада ловцов, заботливо тянут Альшерио прочь от пламени, оттаскивают его в сторону, пока тот орёт, ревёт, и всё ещё пытается вырваться, как медведь, попавший в силки.

Щитовики, увидев эту возню, расступаются, дают проход, смотрят искоса: рыцарь врагов в верёвках, а в глазах страх и злость, будто не понимает, как его взяли. Я спешу по крышам, прыгаю, не глядя, и уже спускаюсь к ним, когда орки с «белками» тащат его к стене. Командир врага у нас, у меня, в плену.

— Осмер, — говорю я, хватая за плечо его, — твоё имя теперь напишут в летописях. Ты — мальчишка, что пленил лорда Альшерио, командующего этой армией. Весь город будет помнить даже после твоей смерти!

Альшерио, которого вяжут как трепыхающуюся рыбу и, кажется, при этом испытывают большое желание треснуть ему по голове оглоблей или чем-то подобный, теряя последнее достоинство, орёт, что это не по-рыцарски:

— Ты подлец, Рос, и пусть все это знают! Ты струсил драться на дуэли. Ни один рыцарь не подаст тебе руки.

— Знаешь чё, псина кучерявая? — пренебрежительно откашливаюсь я. — А достоин ли ты дуэли? Расскажи свои «благородные» сказки семье герцога Буруе, убитой подло и исподтишка. Их ты убил на честной дуэли? А также рыцарям Каптье, которых бесчестно зарезали ночью по твоему приказу? Там, кажется, тоже не пахло дуэлью?

Активировав Рой, я вижу, что всё!

Всё!

Армия Альшерио, поняв, что командир в плену, бросает поле боя, требушет, раненых, всё бросают, командует отходом Ронкан Чернобород, маг, что остался единственным в строю.

Над полем раздаётся громогласный крик «Мы с тобой ещё встретимся, щенок!».

— Кому это он? — скептично усмехнувшись, спрашиваю я ближайшего щитовика.

В то же время в глубине души я отчего-то понимаю, что долбаный маг не шутит, мы с ним встретимся и у меня уже не будет стены и коктейлей Молотова.

Проходит всего четверть часа и сражение закончено, как и война.

Сектанты с медиками, как ни странно, работают плечом к плечу, лечат раненых, втирают свои зелья, гномы с орками уже пошли по убитым, собирают всё, что плохо лежит. Гномы как обычно тащат, чтобы перековать, а орки продадут.

Ко мне подходит Гаскер, старый вояка и хлопает меня по плечу, смеётся, а из толпы выходит и раненый Хюнтор.

Мадана идёт ко мне, не стесняясь, обнимает крепко, так, будто мы не просто выиграли сражение, а ещё и поженились.

В этот самый момент, когда волна народного ликования достигла своего пика, воздух над улицей дрогнул и пошел рябью, словно над раскалённой жаровней. Шум резко оборвался. Десятки глаз уставились в одну точку. Я почувствовал, как по спине пробежал ледяной холодок инстинктивной тревоги. Моя рука сама собой легла на эфес меча.