Элирий думал, что успел подготовиться к открывшемуся ему печальному зрелищу, но оно оказало неожиданно сильное впечатление, целиком захватывая душу. Слишком большая утрата. Как будто что-то очень важное, очень дорогое было отнято, опозорено и предано поруганию на его глазах.

Опустевшие улицы давно замела многолетняя палая листва. Прибой равнодушно набегал на пустынные берега. От дыхания океана воздух был чуть солоноватым, и терпкий привкус неожиданно напомнил о пролившейся здесь большой крови. После стольких лет Элирий снова встретился с океаном, но вместо ожидаемой радости сердце лишь мучительно сжалось: смогут ли согреть его эти холодные воды? Море снова шептало что-то, ведомое только ему одному, и тоскливое эхо прибоя превращало слова в невыразимую печаль.

Из черного океана показалась блестящая голова кита — могучего кита, вернувшегося домой. Путь из глубин был долог: едва достигнув поверхности, кит тут же выпустил из легких использованный воздух и пенящуюся струю водяного пара. В свете луны показавшиеся на миг плавники отливали матовым серебром, а спину словно бы покрывало тончайшее зеркальное напыление звездного сияния. Ветер играючи поднимал ввысь тяжелые волны. Кит издал глубокий протяжный звук, похожий на песнь самого океана…

Корабль медленно опустился и замер на побережье. Дождавшись, когда приготовят и спустят трап, Красный Феникс молча вышел наружу. В гробовой тишине Аверий и Агния неотступно следовали за ним, должно быть, не зная, что нужно сказать, чтобы случайным замечанием не усугубить душевную боль. Неожиданно для самого себя Элирий понял, что признателен им за деликатность.

Вдруг осознал он поразительную силу слова. В прежней жизни, бывало, его светлость мессир Элирий Лестер Лар с завораживающей легкостью бросал острые фразы, которые могли не просто ранить, а полностью изменить или даже сломать, изувечить чью-то судьбу. Теперь же ему стала отчетливо ясна хрустальная хрупкость каждого живого существа. Возможно, невольное прозрение проистекало из хрупкости его собственного нового тела, возможно, из обстоятельства, что дважды ему пришлось пережить и в полной мере прочувствовать мучительную смерть и не менее мучительное возрождение, однако Красному Фениксу Лианора больше не хотелось говорить неосторожных слов, которые могли причинить или усилить боль. Точно так же, как не хотелось и самому слышать их.

Зрелище пустого места там, где многие годы возвышался величественный и изящный храм Закатного Солнца, шокировало. Сузившимися глазами Элирий неотрывно смотрел на незарастающее пепелище, и руки его подрагивали. Будто колоссальных размеров сооружение, которое строил он так долго, в котором так долго вымаливал у небожителей новое благословение, просто пропало, без следа растворилось в воздухе — остались только призраки былого.

Погода понемногу портилась. Голос штормового океана был явственно слышен издалека.

Ненависть к сотворившему новый мир ученику горела в сердце ярко, как осенние костры кленов.

— Это тяжело, мессир, — осторожно заметила наконец Агния, смущенно глядя в землю, — многое из того, что Учитель хорошо помнит, исчезло…

Элирий сердито нахмурился. Что уж там говорить, исчезло все. Вокруг только выжженная земля, только пустошь. Не осталось даже руин! Только кладбище камней и осколков. Но… неожиданно посреди этой безжизненной, бесплодной пустыни тоскующий взгляд его зацепился за что-то. Что-то, чего тут быть никак не могло.

Ярким пятном на фоне однообразных серых пейзажей цвела ранняя красная вишня. Лепестки беззаботно раскрывались навстречу новому дню, в воздухе плыло нежнейшее благоухание первых цветов… словно ароматный снег милосердно припорошил зияющую рану пепелища. Однако этим цветам лучше бы и вовсе не распускаться — один их вид лишал покоя, возрождал тревогу прошлых и предчувствие грядущих бед.

Неясным пока предзнаменованием алые лепестки летели по ветру — точь-в-точь капли крови, срывающиеся с лезвия разящего меча. Должно быть, они очутились в том самом месте, где прежде располагался внутренний двор храма… где когда-то на длинных жемчужных нитях, казалось, парили в густом летнем зное крошечные колокольца и от дыхания морского бриза издавали мелодичный звон, несущий умиротворение, прохладу и свежесть. Но Красное Солнце зашло, на Материк опустились сумерки, а за ними — кромешная тьма. Ничего прежнего больше не было здесь.

Элирий с вызовом обернулся на спутников. Те тоже заметили одиноко цветущее дерево и выглядели изумленными, потрясенными до глубины души. Так же растерянно, должно быть, выглядел и он сам.

Ром-Белиат был уничтожен. Но — Ром-Белиат существовал. Он вновь принес его сюда, спрятав в своем сердце. Как и Лианор когда-то, Ром-Белиат потерпел сокрушительное поражение и сгинул, остался навсегда в последнем зимнем дне эпохи Красного Солнца. Но, в отличие от пропавшего навек Лианора, Ром-Белиат еще можно было спасти. Элирий точно знал: придет новая весна, стает старый снег, и зацветет драгоценная, милая сердцу красная вишня.

— Это знак свыше, — уверенно заявил он. — Алые цветы вишни сияют в горнем свете! Это означает только одно: земля Ром-Белиата пробудится ото сна и вновь обретет былую славу. Возродится из небытия народ Совершенных, что заслуживает в вечной благости вкушать молоко и мед.

— Войдите в город, мессир, он принадлежит вам, — впечатленная его решительным настроем, с благоговением произнесла Агния.

Пройдя высокими вратами, покосившимися, покореженными и уцелевшими только милостью небес, Элирий ступил в бывшую Красную цитадель, сердце погибшего Ром-Белиата. Для осуществления задуманного требовалось отыскать главную часть разрушенного храмового комплекса — алтарь, на котором сам он когда-то принес первую жертву высшим небожителям Надмирья: собственную лотосную кровь. И на котором в последний день эпохи Красного Солнца закончил он свою земную жизнь, умер в первый раз и ушел в небытие.