Шоу представило кратенькую биографию писателя Говарда Лавкрафта с отсылками к его богатому наследию и недавно обозначившийся интерес к его идеям и воздействию на массовую культуру и литературу (упоминалось, что новенький сборник его произведений вышел в издательстве The Library of America). Продюсеры пояснили, кто такие Древние боги, описали систему верований Ктулху и рассказали, как Йидра вписывается в общий пантеон. Они также предприняли попытку прояснить, как Йидра соотносится с историческими образами демонов и злых духов, дошедшими до нас из фольклора и религии.

В перерывах между препарированием интервью Марджори они пустили нарезку из бесед с присутствовавшими. Много фрагментов мыслей мамы и папы. Папу неизменно снимали при хорошем освещении, обычно на заднем крыльце. Он стоял прямо, с выпяченной вперед грудью, уверенный, готовый к любым действиям. В этих клипах он мало похож на себя, во всяком случае, не слишком напоминает того человека, каким он запомнился мне. В глазах у него играли солнечные лучики. Слишком широкая улыбка во все зубы. Даже его голос мне казался незнакомым. Он не говорил в камеру, он ораторствовал о том, что наша семья со всем справится. Он в экстазе вплетал в свою речь цитаты из Библии и «Да благословит Бог нашу семью» при любой возможности.

А вот интервью с мамой снимали на затемненной кухне оттенка сепии, в неизменных клубах дыма сигарет, витающих над пепельницей. Маму изображали в роли скептика нашей семьи, и она в самом деле была настроена именно так. Однако при этом ее представляли как женщину на грани нервного срыва. Да, она в самом деле была на пределе, но то же самое можно было сказать и о нашем папе. Я уверена, что продюсеры «творчески» подошли к редактированию маминых интервью. По версии шоу она была человеком, упрямо не желавшим признавать очевидное. Такова была реальность в нашем реалити-шоу. Закадровый голос интервьюера то и дело просил маму объяснить тени на стене, красные глаза Марджори или ее слова (к папе с такими вопросами не обращались, а если и обращались – в эфир его ответы не попали). Маме только и оставалось, что, пожимая плечами, ерзать на стуле и неуверенно твердить «Я не знаю», «не уверена».

Интервью с доктором Навидсоном было записано где-то в нашем доме. Но даже сейчас я не понимаю, где оно проходило, потому что он был снят на фоне некой белой стены (кухня? гостиная? один из коридоров? лестница? спальня для гостей?), и его голова заполняла весь экран. На видео Навидсон запинался, выглядел неуверенным, видно было, что в кадре ему очень некомфортно. Он отказался давать подробные комментарии, сославшись на врачебную тайну, однако признал, что он рекомендовал епископу обратить внимание на необычный случай Марджори, которому невозможно дать научное объяснение.

В шоу показали и ознакомительное интервью с примостившимся на скамье у себя в церкви отцом Уондерли. Он рассказывал о своем опыте в качестве иезуита, обучении в Колледже Святого Креста, а заодно с любовью поведал о своем псе Майло, помеси кокер-спаниеля, который жил с ним при церкви уже шестнадцать лет. Интервьюер из-за кадра поинтересовался, может ли священник поделиться со зрителями каким-нибудь анекдотом. Отец Уондерли выглядел искренне смущенным и признался, что не особо силен в юморе, но все же рассказал:

– Знаете ли вы, что и дьяволу приходится нелегко в текущей экономической ситуации? Расплата за грехи подскочила на десять процентов.

В одном из своих интервью, в котором отец Уондерли делится реакцией на происходящее (оно состоялось в холле, он стоит перед лестницей, сзади и справа от него через окна в помещение пробивается естественный свет) священник был более откровенен, чем доктор Навидсон, и назвал причины, заставившие его поверить в одержимость Марджори злым духом.

Продюсеры даже умудрились вставить в шоу интервью с одним из протестующих, собравшихся у нашего дома. Вышло это всем нам боком в конечном счете. Предположу, Барри и его команда понимали, что присутствие в кадре чудика с плакатом привлечет к нам внимание еще большего числа протестующих, которые обеспечат нам отличную (бесплатную!) рекламу. Впрочем, хотя Барри и был исключительно скользким типом, которому было наплевать на благополучие моей семьи, не думаю, что он ожидал увидеть появившееся вскоре прямо у нас на крыльце целое скопище представителей печально известных враждебностью ко всем и вся баптистских организаций.

Что касается меня, в шоу попало только одно интервью с моим участием, да и то короткое. Кен был за кадром и задавал мне вопросы. Я сидела у себя на кровати. Во время съемок, которые пришлись на особо паршивый день в школе, мы проговорили почти час, в основном о том, что произошло накануне в комнате Марджори. Кен расспрашивал меня и о жизни под прицелом камер, а также и обо мне в целом. Но в эфир вышли только три пары вопросов и ответов. Их вставили в конец четвертого эпизода.

Кен:

– Ты любишь сестру?

Я:

– Конечно. Очень люблю. Она моя лучшая подруга. Я хочу быть такой же, как она, когда вырасту. Я готова на что угодно ради нее.

Кен:

– Тебя испугал вид сестры, когда отец Уондерли и доктор Навидсон задавали ей вопросы прошлой ночью?

Я (после долгой паузы, за время которой я успела поменять положение на кровати, скрестив ноги, как нас учили в считалке: «Нога на ногу, крест на крест»):

– Немного испугал. Но я не боюсь Марджори. Я боюсь того, что, как объяснил отец Уондерли, происходит с ней.