Внезапно Мурдо рявкнул, что он с радостью отправится наверх и перережет Кейну глотку. Никто не принял его предложения. Никто, кроме Куилла, не понимал, почему Мурдо так гневается; почему, в последовавшей за его словами тишине, у него так громко и яростно скрежещут зубы.

– Oba, друг. Успокойся, – сказал Куилл. – Завтра пойдём вместе.

Джон взбиралась к Верхней Хижине с «пастором», боясь немыслимого, гадая, кто шепнул её секрет Кейну. Его представлением об отшельничьей жизни она оказалась приятно удивлена. Ей нравилась еда, и её самым большим страхом – ну, вторым самым большим страхом – было то, что Кейн станет отказывать себе (и ей) в радостях ежедневной трапезы и только лишь пить по воскресеньям птичий бульон, пока они оба не умрут от святости. Но выяснилось, что обязанности Джон как его прислужника у алтаря состоят в том, чтобы приносить птиц и перья из каждого клейта на расстоянии двадцати чейнов [2] от пещеры и готовить еду. Кейн оказался обжорой и лентяем.

Что же до самого большого её страха – он поутих, когда Кейн продолжил называть её «парень» и «мальчишка», продолжил рассуждать о политике и мочиться у неё на глазах. По её опыту, никто из мужчин с Хирты не стал бы делать ничего подобного в присутствии женщины. Она по-прежнему не понимала, почему Кейн выбрал её вместо набожного маленького Юана, но уже скоро выяснила. Кейн, несмотря на свою страсть к нравоучениям, был из тех, кто предпочитал утруждаться как можно меньше. Внешность Джон – сильной, проворной и плотной – говорила о том, что она может подносить и таскать, готовить и шить и не устанет так быстро, как мальчишки потощее.

На третий день, когда за гигантский пик Стака не зацепилось ни одного облака, Джон разглядела далёкий Скай. Это было редкое и волнительное зрелище, но Коулу Кейну она говорить об этом не стала: он велел ей отвечать только тогда, когда заговорит с ней первым. От этого её существование делалось мирным, хоть и немного одиноким.

Однако теперь «пастор» неистовствовал.

Проснувшись и обнаружив, что штанины его портков обрезаны на уровне бёдер, Коул Кейн обвинил Джон. А кто ещё, в конце концов, мог это сделать? Осыпая своего прислужника шлепками и тумаками, он содрал со спины бедняжки лохмотья, намереваясь устроить абсолютно заслуженную порку. И тут, сквозь красную пелену ярости и метель кружащихся перьев он сделал второе за день открытие. То, чего он не понял, три недели проспав спина к спине с Джон, открыл ему один порыв гнева.

Оказалось, что Джон вовсе не мальчишка. Человек, стоявший перед Кейном теперь, трясущийся от холода и страха, определённо был не мальчишкой.

– Противоестественное создание! Ты что такое?

Торопливо собирая обрывки одежды и горько всхлипывая, Джон выглядела униженно виноватой – и чувствовала себя так же. В конце концов, она с рождения чувствовала вину – за то, что родилась не мальчиком.

– Ты искусительница? Послана искушать меня, сбивать с пути истинного?

Джон промычала что-то, что можно было принять и за «да», и за «нет». Если она искусительница, может, Кейн отошлёт её с глаз долой и позволит вернуться вниз. С другой стороны, он может сбросить её со скалы, сочтя ведьмой.

– Я всего лишь Джон Гиллис, мистер. Я ничего не…

На Хирте у Кейна была жена: костлявая маленькая женщина, вся одежда у которой застёгивалась рыболовными крючками – и не только шаль, но и юбка, и кофта, и накидка для похода в кирк. Муж с женой редко обнимались. Детей в этом браке не было. Теперь Кейн затруднялся и вспомнить о жене что-то кроме рыболовных крючков да вечного запаха мыльного щёлока. В любом случае, она, по всей вероятности, сейчас отправилась наверх в Рай, а может, вниз в другое место – ему было наплевать… И ло! Господь даровал ему замену! Шок поутих. Холодный страх превратился в нечто гораздо более разгорячённое. Он глядел, как девчонка подбирает клочья своей одежды, продолжая отрицать, что это она порезала штаны, и в голове Коула Кейна зазвенела новая мысль – громче, чем церковный колокол Хирты.

Он женится на Джон, и они будут жить, подобно Адаму и Еве, в каменистом Эдемском саду, подальше от мужчин, которые ни во что его не ставят, и громкоголосых и мерзопакостных мальчишек, у которых душ явно нет вовсе.

Тем временем Мурдо собирался на собственную миссию: спасти Джон из лап Коула Кейна или умереть. Чувствуя, как сильно любовь осветила жизнь Куиллиама, Мурдо очень хотел последовать его примеру, и последовал бы, если бы всех на свете девушек и женщин не забрали в Рай, пока он торчал на скале посреди моря. Потом ему подвернулся секрет Джон, а вместе с ним – прекрасная возможность. Он ещё может влюбиться в Джон!

Будучи одновременно стеснительным и терпеливым, ей он об этом не сообщал. Но омерзительное известие о том, что Кейн и Джон спят на одной постели, мигом лишило Мурдо стеснительности. Его охватило боевое безумие. Он словно превратился в оленя, ревущего об украденной у него лани. Он устроит засаду у Верхней Хижины, сказал он Куиллу, а когда представится шанс, спасёт свою даму из её высокой башни.

– Несмотря на её бесчестие, – щедро добавил он.

– Может, честь ещё при ней, – предположил Куилл, но всё равно предложил сопровождать его. Украдкой покосившись на облака, он с радостью обнаружил, что небо расчищается, а ветер меняет направление. День обещал быть славным.