Только Лаклан, взобравшийся на высокий каменный пик, стоял совершенно неподвижно – Король Олуша оглядывает свои солнечные владения. Он скрестил руки на груди и отворачивался всякий раз, когда кто-то звал его спуститься. Куиллу пришлось сделать крюк, чтобы забрать его со скалы.

– Я остаюсь, – сказал Лаклан, и на его обгоревшем от солнца лице появилась такая глубокая и хмурая морщина, что казалось, будто она вырублена топором.

– Но твои родичи… – начал Куилл – а что ещё ему было сказать? Ожидание окончилось. Миру не настал конец! Они девять месяцев зимовали в море, но теперь могли вернуться в тёплую толпу своих сородичей, своего племени, своей родни.

– Надеюсь, они померли, – жестоко бросил Лаклан, а потом, испугавшись, что Куилл поймёт его превратно, поспешно добавил: – Мои, а не твои, ага? Мои, не твои.

Это оказалась не лодка с Хирты и не возвратившийся с Гарриса с почтой и припасами мистер Гилмор. Это был наместник Владыки, приплывший на Хирту собирать налоги. По прибытии туда ему сообщили, что команда птицеловов застряла на Стаке, и он отправился их спасать. Он упомянул, что по дороге сюда увидел на Боререе дым. Они, в свою очередь, упомянули о существовании Коула Кейна.

Кейн стоял, ожидая, наготове в бухте, когда лодка свернула к Боререю. Огибая остров с юга, они увидели множество бесплодных попыток Кейна отправить на Хирту сигнал: сложенные на травянисто-зелёном склоне белые камни – алфавит отчаяния. Выходит, сигналы он-таки отправлял.

И всё же никто не перемолвился с «пастором» – с «отшельником» – ни словом. И хотя Кейн так и осыпал их вопросами, ни наместник, ни его команда не были готовы говорить о том, что они обнаружили на Хирте.

– Болезнь, – вот и всё, что они сказали. – Хворь.

Смысла расспрашивать наместника об отдельных людях не было: по имени он знал преподобного Букана – и всё. На самом деле наместник вообще едва ли распознавал в команде птицеловов людей. С длинными волосами, одеждами из птичьих шкур и изъеденной непогодой кожей они больше напоминали зверей, чем людей. А после этих слов:

– Болезнь.

– Хворь.

– Они вообще перестали говорить и с ним, и друг с другом, только стояли в лодке, как бескрылые гагарки на айсберге, и просто вглядывались в даль.

Волны вернули песок, смытый было с пляжа великой бурей, на место в Виллидж-Бэй, песчинка по песчинке. Фаррисс первым выбрался из лодки, так рано выскочив за борт, что по шею погрузился в воду. Побарахтавшись, он доплыл до берега и побежал в деревню.

Никто не ждал их на пляже. Нет, пара людей всё же нашлась – преподобный Букан, к примеру. Мурдо, завидев своего отца, выбросил руку в воздух и издал радостный возглас. Но Куилл, обшаривая глазами берег в поисках родителей, не видел никого, совсем никого. Деревенская лодка лежала на обычном месте. (Значит, она не прохудилась и не потонула; значит, она могла доплыть до Стака и забрать мальчишек. Если бы было кому ею править.)

Коул Кейн призвал вознести Господу хвалу. Команда в ответ занялась высадкой.

– Затащите лодку на берег, – сказал Дон.

– Мы потом не сможем её столкнуть, – ответила команда.

– Да мужчины вам помогут, – заверил их Дон.

Члены команды переглянулись и повторили:

– Мы потом не сможем её столкнуть, – и бросили якорь на отмели.

Сброшенный на берег узелок с одеждой. Не так уж и много было в том узелке: насквозь прогнившая одежда, из которой только вязаная на что-то и годилась – распустить да связать новые чулки. Но узелка с пожитками старого Иана оказалось достаточно. Видимо, в нём болезнь и пробралась на остров.

Оспа.

Один за другим мальчишки тоже побежали по домам.

Сама Улица казалась неопрятной и измождённой. Великая буря, погубившая Дейви, содрала с крыш дёрн и разломала курятники, усеяла Улицу деревянными вёдрами и повалила каменную стену. Почему никто не прибрался? Не уложил заново дёрн на крыши? Не починил стену? Почему ни одна из дверей домиков не была открыта, хотя солнце светило? Ни женщины, ни старики не сидели на скамейках, грея лица и ноги.

Мальчишки скрывались в домах, а мгновения спустя появлялись снова, растерянные или охваченные паникой.

Кучки торфа у каждого дома казались мальчишкам, несколько месяцев жившим без топлива, роскошью. Зелень острова ослепляла их. Плоскость земли под ногами создавала впечатление, будто мир опрокинулся и упал лицом вниз.

В общем-то, так и случилось. Из двадцати четырёх семей, живших здесь в прошлом году, осталась всего горстка душ. Возвращение команды птицеловов только что удвоило население.

Целый час Куилл просидел в своём опустевшем однокомнатном домике. Пол был в точности такой, как в тот день, когда он уплыл, слегка присыпанный торфяной золой и остатками пищи. «Пол надо выравнивать. Подсобишь мне, когда вернёшься», – сказал ему тогда отец. Но посыпка на полу была едва ли ниже, чем когда Куилл уплыл. Должно быть, они умерли очень скоро… Ужасно. Ему придётся начинать таскать на надел грунт, иначе к осени ничего не вырастет. Больше некому этого делать.