— Есть! — Отмахиваю я воинское приветствие и выхожу из землянки.

Строю своё отделение и обхожу строй. Со мной все те же. Дядя Фёдор, Макар, братья Телепузики и Махмуд он же Рафик. Неподалёку пасётся Шайтан, который она. Рафик подружился со своей кобылой, она с ним тоже, и больше не кусала, а еще хитрый татарин научил её ложиться на землю при артобстрелах, либо прятаться где-нибудь если местность позволяла. Нашёл седло и мог ездить верхом, обучил и еще кое-каким штучкам. В общем, сделал из обозной «клячи» — артиллерийскую лошадь. На вооружении у нас в основном карабины Мосина, один МП-40 и трофейные пистолеты у каждого. К карабинам штыки не идут, но у меня на поясе висел штык-нож от СВТ-40, консерву там открыть, проволоку порубить или зарезать кого нехорошего. Такие же штыки были и у других бойцов расчёта, и только Махмуд ходил со штык-ножом от СВТ-38, клинок которого был длиннее на двенадцать сантиметров, и не расставался с ним никогда. И если я иногда убирал штык в вещмешок или снимал вместе с портупеей, то Рафик даже спал с ножом. Видимо так на него повлияло попадание в плен, что он заимел такой бзик, причём не один. Хитровыделанность по отношению к товарищам по оружию с Рафика сняло как рукой, филонить он практически перестал, и вызывался на любую работу, хоть на «песчаный карьер», хоть на «цементный завод». Фрицев стал ненавидеть люто и при любой возможности просился на передок, откуда без «добычи» не возвращался.

Объявив боевой приказ, поясняю задачу, которую нам предстоит выполнить. Лица бойцов сразу посуровели.

— Больные, обмороженные, отказавшиеся есть? У кого есть вопросы, предложения? Тогда готовность к выходу через пятнадцать минут. Вольно. Разойдись.

К выходу готовлюсь основательно. Набиваю патронами все, имеющиеся у меня в наличии обоймы, а несколько пачек убираю в вещмешок, туда же кладу пару лимонок и флягу с водкой. Кобура с люгером (подарком от Иннокентия), у меня на ремне, вальтер как обычно, за пазухой в наплечной кобуре. Несколько полных запасных магазинов рассовываю по карманам, в левом лежат от вальтера, в правом от парабеллума, ну и неизменный кисет с энзе во внутреннем. Также на ремне, лопатка, штык-нож, гранатный подсумок, ну и двойные подсумки для боеприпасов к карабину. Всё лишнее в вещмешке. Снарядившись, строю людей и идём к разведчикам.

Когда пришли на место, там нас уже ждали и выдали каждому по буханке хлеба, шматок сала, несколько небольших кусманчиков колотого рафинада и по две банки тушёнки, снабдили патронами и гранатами, а в нагрузку дали трофейный эмгэ и снайпера Федотова.

— А не жадный у разведчиков старшина, — польстил я старшему сержанту, выдавшему нам провизию, — наш бы половину зажилил.

— Ты тут за старшего, сержант? — роется он в своём вещмешке.

— Я. Сержант Доможиров, Николай. — Отмахиваю воинское приветствие.

— Тогда держи. — Подаёт он мне полную флягу, и явно не с водой. — Это НЗ на всех. Только сейчас пить не вздумайте. Чисто в лечебных целях употребите, уже после боя.

— Спасибо. — Только и смог ответить я.

— На здоровье.

В общем, пока дядя Фёдор проверял и опробовал пулемёт, прикидываю и соображаю, — как же нам всё это счастье тащить? А то привалило, хрен отвалишь. Пулемет ещё ладно, а вот патроны. Набитые ленты были уложены в короба как по триста патронов, так и по 150, было ещё и несколько цилиндрических коробок (так называемых кексов) с лентой на пятьдесят штук. Вот за этим «нелёгким делом» меня и застал старый приятель.

— Здорова, Никола! — Слышу я знакомые интонации справа от себя. — А я гляжу, думаю, ты, али не ты?

— И тебе не хворать, Павло! — Поднимаюсь я навстречу моему старому знакомому — командиру разведвзвода старшему сержанту Павлу Климову.

— Вы тут какими судьбами? — протягивает он мне свою руку.

— Вас усиливать, а то как обычно, сами не справляетесь. — Отвечаю на его рукопожатие я.

— Это хорошо, а то наше пополнение только кричать «уря» умеет, ну ещё немного стрелять, а в остальном полный ноль. — Сплёвывает сквозь выбитый зуб Пашка. Только теперь замечаю, что вид у него какой-то неважный: глаза впали, лицо поцарапано, сам небрит, а главное, пилы в петлицах нет. Сами петлицы на месте, и даже следы от знаков различия остались, а вот сержантских треугольничков нет.

— А ты чего такой злой и помятый? Случилось что?

— Случилось. Новый год отпраздновали.

— Так не ты один, все почти отмечали.

— У меня особый случай.

— Ну так рассказывай, не темни.

— А, — машет рукой Пашка. — Слушай.

— Отметили мы значит праздник как положено, фронтовыми и ещё трошки, ну и пошёл я значит в гости, к санинструкторше нашей, Наташке. Давно уже клинья к ней подбивал. А тут сама позвала. Только опоздал я чутка. Захожу значит в хату, а тут уже этот капитан из штаба полка, сидит — сука, и байки травит. Наташка аж рот разинула от изумления. Да ты его знаешь. Чернявый такой, на еврея похож.

— Знаю такого. — Поддакиваю я Пашке.

— Вот. И о чём ты думаешь, он трындел?

— Откуда мне знать, меня там не было.

— А про то, как он доблестно в окружении сражался, а потом весь полк вывел. Только этот чушок даже на передке ни разу не был, всё время при штабе. Ну я ему так вежливо — а какой из своих снов вы, товарищ капитан, рассказываете? — Ну а он мне. — Не твоё дело, сержант, иди нах… отсюда, пока целый. — Нах… не на гвоздь, как бы самому не пришлось. — Грублю я. Потом слово за слово, ну мы и вышли на улицу, поговорить по-мужски. Поговорили. Зуб он мне сцука с первого удара вышиб, а потом я уже не стерпел. Отвесил ему по полной, ну и загремел на губу прямо с утра, трибунала ждал.

— А комполка что, не вступился? Он же тебя хорошо знает.

— Вот как вернулся из санбата, так сразу и вступился, но с должности меня сразу сняли, звания лишили, а теперь вот послали искупать вину кровью. Вот второй день и искупаю. Вчера со своими ажно до самой Ольховки дошли, сегодня уже видать с вами туда же пойдём.

— И как сходили?

— Удачно, без потерь. Лесом по нейтралке, а потом уже дальше в тыл к немцу.

— Лошадь там пройдёт? — озарился я неожиданной идеей.

— С санями?