— Забірай. Гэта не абутак. Гэта — дарога. (Забирай. Это не обувь. Это — дорога.)

Я взял без лишних слов. Без ненужных объяснений. Бабушка торжественно поставила на скамейку банку золотистого мёда, кулёк с домашней сушкой и платок, аккуратно сложенный треугольником:

— Мёд — каб любоў твая была салодкай. (Мёд — чтобы любовь твоя была сладкой.)

— Платок — каб Інна слёзы мазала толькі ад шчасця. (Платок — чтобы Инна слёзы вытирала только от счастья.)

— А сушкі — бо няма кахання без хлеба. (А сушки — потому что нет любви без хлеба.)

Я чуть было не прослезился от растроганности. Обнял её крепко, молча, очень долго. Дед стоял в дверях мастерской. В рабочем фартуке, но уже без инструмента. Только в натруженных руках — маленькое кожаное шило с ручкой, отполированной временем и работой.

— Гэта — тваё цяпер. Калі жыццё парвецца — зашый. (Это — твоё теперь. Когда жизнь порвётся — зашей.)

— Дзякуй, дзядуля. (Спасибо, дедушка.)

— Ты — не проста ўнук. Ты — майстар. (Ты — не просто внук. Ты — мастер.)

Он обнял меня. Коротко, но крепко. Как завязывают последний, самый важный узел перед отплытием корабля. Я медленно пошёл по знакомой тропке к главной дороге. Рюкзак на плечах. В руках — заветная коробка. В ухе — «Друг», молчаливо фиксирующий новый маршрут.

— Новый путь успешно проложен. Пункт назначения: Минск. Госпиталь.

— Предположительное время прибытия: сегодня вечером.

— Эмоциональное состояние: светлая грусть, смешанная с радостным предвкушением.

— Отмечено. Погнали, верный Друг.

Холодный, сероватый рассвет медленно поднимался над черепичными крышами, когда я с тяжёлым рюкзаком за спиной вышел из скрипучей калитки. Дед молча стоял рядом, курил крепкий «Беломор». Бабушка держала в натруженных руках узелок с дорожной едой: варёные яйца, чёрный хлеб, варёная картошка, солёные огурцы. Всё аккуратно упаковано в бумажный пакет «на дарогу» (на дорогу).

— Еш, Кастусь, як толькі прагаладзiшся, (Ешь, Костя, как только проголодаешься,) — строго наказала она, глядя мне прямо в глаза. — У Мінску харч і харч, але не той. (В Минске еда и еда, но не та.)

Дед одобрительно кивнул, глубоко затянулся и дружески хлопнул меня по плечу:

— Запомні. Людзей пазнаюць не па форме, а па рукам. Ты ўжо чалавек, не салдат. (Запомни. Людей узнают не по форме, а по рукам. Ты уже человек, не солдат.)

Автобус подкатил в облаке пыли, с глухим ворчанием мотора, фыркая сизым выхлопом, словно и сам не особенно стремился ехать в дальний путь. Я в последний раз оглянулся. Дед — на крыльце, поправляет свой потёртый фартук. Бабушка — машет белым платком. Наташа — у калитки, с тем особенным огоньком в глазах. Я высоко поднял руку в прощальном жесте.

Улыбнулся им всем. И сел в пыльный автобус. Мотор рванул, чихнул. За окном поплыли знакомые деревья, дома, люди — как в замедленном кино.

Дом медленно отдалялся. Постепенно, но неотвратимо. Теперь впереди лежал долгий путь. Путь домой. К той единственной, которая тоже ждёт.

Автобус доставил меня в аэропорт Гомеля на рассвете. Пыльные окна, редкие прохожие, утренний ветер тянет по асфальту сухие листья. Я спрыгнул с подножки, прижал к боку рюкзак и выдохнул.

Аэропорт — небольшой, провинциальный. Табличка на входе, стеклянные двери, касса с сонной кассиршей.

— Минск?

— Минск.

—9:40, один билет остался. Повезло.

Билет — серо-голубая бумажка с типографскими буквами. Регистрация тут же — за столиком, на котором стоит штамп и пепельница. Пассажиров мало. В зале ожидания пахнет кофе и авиакеросином. Самолет — Ан-24, как и в прошлый раз. Моторы загудели, и вот я уже в небе.

Подо мной — желтые леса, серые поля, полоски рек.

Самолет сел мягко, как пуховая подушка. На взлетке шуршала желтая листва — начало осени было тут совсем иным, чем в Гомеле: чуть более холодным, строгим, почти городским. Я вышел налегке. Бабуля, через свою потребкооперацию подогнала модную сейчас пуховую «Аляску» и джинсы. Кроссовки мне не понравились — цвет не тот, да и не сезон. Мы с дедом стачали «Макасины». Именно так выглядит мужик после армии, у которого в голове не танцы, а цель.

Я вышел из аэропорта «Минск-1», и поправив рюкзак за плечом направился на остановку. На часах — без десяти восемь. Нужно было добраться до улицы Фабрициуса, 31. И хотя все можно было решить через «Друга», решил действовать как среднестатистический землянин, без навигации, построения оптимальных маршрутов и прочего. У трамвайных путей толпились люди. Подойдя к пожилому мужчине в кепке, курившему «Казбек», спросил:

— Подскажите, как доехать до улицы Фабрициуса?

— На четвертый садись, и до Площади Победы, — мужчина хрипло кашлянул. — Там пешком минут десять, или на сотом автобусе.

— А долго ехать?

— Да минут двадцать, если без пробок. Только смотри — в час пик народу как сельдей в бочке.

Буквально сразу подъехал трамвай №4, скрипя тормозами.

Вагон был набит битком. Кондукторша в синем халате пробиралась между пассажирами, звеня мелочью в сумке-«кошеле».

— Пятачок сдачи не ждите — мелочи нет! — крикнула она, протягивая билет.