Ехали с ним на метро. Очень устали. Говорю ему:

— Теперь уже скоро. Сейчас пройдем по подземному переходу, сядем на другой поезд, а там — одна остановка: чик — и доехали.

Это выражение ему очень понравилось. Всю дорогу он только и делал, что твердил:

— Чик — и доехали!

В другой раз подхватил слово “трах-тарарах” и весь день повторял его.

Стал почему-то путать звуки. Вместо “л” у него иногда получается “р”, а в другой раз почему-то наоборот. Вместо “с” получается “ш”, и тоже наоборот. Вместо “з” — “ж”, и опять-таки наоборот. И никакой системы здесь нет. Вместо “корова” он может сказать “колова”, а вместо “лошадь” — “рошадь”. Иной раз не скоро и поймешь, какое слово он хочет сказать. В таких случаях стараешься задать ему какой-нибудь вопрос, чтоб он изменил слово или повторил его в сочетании с другими. Он же со своей стороны тоже прилагает старания быть понятым и подыскивает для этого средства.

Во дворе увидел малыша в ярко-коричневом пальто. Говорит:

— Какой ты лыжий!

Заметив, что ни я, ни малыш его не поняли, повторил:

— Лыжий.

Пока я раздумывал, что он тут заменил: “р” на “л” или “з” на “ж”, он сказал:

— Лыжий, как шоколадка.

Тут только я обратил внимание, что пальто на малыше было коричневого, шоколадного, почти рыжего цвета.

В данном случае понадобилась необходимость подыскать сравнение, чтобы быть понятым.

Был чем-то напуган. Отказался пойти в зоопарк:

— Волк меня съест.

Не захотел пойти посмотреть на паровозы:

— Боюсь черного паровоза.

Играли в охотников. Сидели на диване и прицеливались из ружей то в одну сторону, то в другую, будто по лесу шли. Спрашивает:

— Ты в кого стреляешь?

— В птичку, — говорю.

— В птичек, — говорит, — нельзя стрелять. Они хорошие.

— А в кого можно?

— В волков. Они плохие.

— А в людей можно? — спросила Таня.

— В людей нельзя. Они падают и уже не поднимаются.

В два с половиной года он пошел в детский сад и в первый же день принес стишки из детсадиковского фольклора:

Трынти-брынти, колбаса,

А я гордость и краса!

Купили Игорю зеленые штаны. Когда он приехал, стащили с него старенькие красные штанишки, из которых он уже немножко вырос, и надели вместо них зеленые. Он постоял перед зеркалом и сказал с удовлетворением:

— Чудесные штаны!

По-моему, для двух с половиной лет это чудесно сказано.

Таня купила ананас. Я показал его Игорю и спрашиваю:

— Что это?

— Шишка.

Действительно, очень похож на нераскрывшуюся сосновую шишку, только раз в пятьдесят больше. До этого мне как-то ни разу в голову не приходило это сходство, может быть, потому, что я в детстве вообще ананасов не видел.

— Это ананас, — говорю. — Скажи: “ананас”, “а-на-нас”…

Он посмотрел на меня задумчиво, словно виновато, потом опустил глаза и печально сказал каким-то упавшим голосом:

— Я так не могу.

Игорь. Мама, давай играть.

Лида. Давай. Я буду зайчик.

Игорь. А я буду лев. Я тебя съем!

Лида (с деланным испугом). Ай-ай-ай!

Игорь (с улыбкой). Я пошутил.

Игорь с Тамарой играют в солдатики.

Тамара. Ура! Мои твоих в плен берут.

Игорь (обиженно). А ты не уракай! Мои солдаты на елке сидели. Их не было видно.

Очень любит, чтоб его катали по полу на коврике. Упросил меня, чтоб я его покатал. Я усадил его на коврик.