Шрифт:
Нас подобралась прелестная компания: председатель колхоза Абношкин, Шулейкин, Виташа, Мария Филипповна и я...
Мы идем на заём подписывать!.. Был я студентом, был я черт знает чем... Теперь включили меня в комиссию.
– Как это - чего тебе делать?
– говорит председатель Абношкин.
– Мы, стало быть, идем по избам... Все... Ну, стало быть, заходим...
– Да что он, не знает, как на заём подписывать?
– говорит Виташа.
– Надо научить человека, - мягко говорит Шулейкин.
– Вы знаете, - говорит Мария Филипповна, - это очень просто. Значит, так...
– Да бросьте вы, ей-богу!
– смеется Виташа.
– Он вас разыгрывает, а вы...
– Я не разыгрываю, - говорю я.
– Послушай, - говорит Абношкин, - пойдешь - всё увидишь, как и чего. Надо, главное, чтобы все побольше подписали.
– Ну, у нас все сознательные, - говорит Мария Филипповна белыми губами.
Шулейкин подбородок теребит. Виташа на дорогу сплевывает.
– А может быть так, что не захочет кто-нибудь?
– спрашиваю я.
– Ну что вы, - говорит Мария Филипповна, - мы же не себе собираем...
– Ну а если?
– Вот, ей-богу, сколько вопросов!
– смеется Виташа.
– Ты-то сам подписался?
– Люди ведь понимают, на что они деньги дают, - мягко говорит Шулейкин.
А впереди - Васильевка. Чернеют ее избы... Сейчас мы перебираемся через овраг, потом узкой тропинкой между двумя усадьбами - и улица... Я член комиссии. Мне, наверное, придется молчать. Мне, наверное, придется молчать, потому что ну что я скажу? Они это делают не впервые... Хорошо, я буду молчать. Я погляжу на них, как они это делают.
Нюра Осипова открывает нам дверь, а сама уходит в избу. Даже не здоровается. И мы молча идем за ней. У нее там ребенок по полу ползает. Маленький мальчик в ситцевой рубашке. Красный ситец с белыми рыбками.
– Ах ты, маленький, - говорит Мария Филипповна, - иди-ка сюда, иди-ка...
– Он ходить не может, - говорит от печки Нюра.
– Что ж это ты, молодой человек?
– спрашивает Шулейкин. Он пальцем щекочет мальчика за ухом. Мальчику смешно. Он смеется беззубым ртом. Тянется к Шулейкину. И белые рыбки начинают плескаться в красном море...
– Ну вот, Нюра...
– говорит Абношкин.
– Чего - ну вот?
– говорит Нюра.
– Мне давать нечего. Вот сам вернется, тогда... А мне нечего.
– А где он?
– спрашивает Виташа.
– В город поехал... За сахаром, - говорит Нюра. А сама не отходит от печки. Тулупчик на плечах. Босые ноги в валенках.
– Ее муж, - говорит мне Шулейкин, - столяр. Первоклассный.
– Ты вот что, Нюра, - говорит Абношкин, тяжело дыша, - ты сама... Его ждать нам некогда. Хозяйка-то ты ведь?
– И чего вы с самого утра навалились?!
– говорит Нюра. А лицо у нее молодое, некрасивое. Очень широкие скулы.
– Как вам не стыдно!
– говорю я.
– Мы все подписываемся. Мы же не себе это. Это для всех. Для всего народа.
– Стыдить ее не надо, - говорит Абношкин.
– Она сама про всё это знает.
– Нюра - человек сознательный, - бодро улыбается Мария Филипповна. Но губы у нее белеют.
Нюра берет мальчика на руки.
– Меня стыдить нечего, - говорит она.
– Сами б постыдились!
– Ты, Нюра, подпишись, - говорит Абношкин, тяжело дыша, - вот здесь...
Нюра смотрит в ведомость. Мальчик смотрит на меня. Шулейкин смотрит на Нюру, и Мария Филипповна смотрит на Нюру, и Виташа...
– Нет, - говорит Нюра, - пятьдесят не подпишу. На тридцать подпишу, а на пятьдесят - нет.
– Ты, Нюрочка, давай, давай, - подмигивает ей Мария Филипповна.
– Нет, - говорит Нюра, - на тридцать подпишу...
А мальчик вертится у нее на руках, и белые рыбки плывут куда-то за спину... Мы выходим на улицу.
– Вот кулачка-то!..
– говорю я.
– Какая же она кулачка?
– говорит Виташа.
– Пять человек ее уговаривают, а она...
– Когда жрать нечего, не пощедришься, - говорит он шепотом. И оглядывается на остальных. Но остальные не слышат.
– У них колхоз с войны всё не оправится...
Мы идем по Васильевке. От дома к дому. Абношкина совсем одышка замучила. Он идет всё медленнее. Все молчат. Не очень это веселое дело ходить вот так по дворам.
– Словно побираемся, - говорю я Виташе.