Но девочки не понимают моего остроумия. Обе они вежливо улыбаются и молчат.

Потом Аня открывает рот и показывает:

– Посмотрите, у меня два зуба качается.

Зубки совсем мышиные, маленькие, острые.

– А когда мама с базара пришла, так у меня целых три качалось, хвастается она.

– Ишь ты какая, - говорю я с завистью.

Наша беседа привлекает внимание домохозяек. В окнах появляются любопытные. Женщины таращат глаза, смеются. Но я не обращаю на них внимания. Я предлагаю девочкам сыграть еще как-нибудь. Однако любопытных и в окнах и во дворе прибавляется. Играть же на забаву толпе я не привык. Я не шарманщик и не уличный певец. Играл я для себя, для души. И вот я раскланиваюсь с девочками, пожимаю их маленькие ручки и шагаю домой, где ждет меня чрезвычайно срочная и неинтересная работа.

* * *

Жанр, от которого пахнет сургучом: заявка.

* * *

На днях я вернулся домой и не мог достучаться. Хозяйка ушла на базар, оставила ключ Анечке и приказала ей сидеть во дворе на скамейке и караулить меня. Девочка заигралась и не заметила, как я прошел в подъезд. Я долго и безрезультатно стучался. Наконец открывается соседняя дверь и на пороге появляется девочка шести-семи лет, стриженная по-мальчишески, в вязаном свитере. Это та самая девочка, которая сказала про своего папу: "чтоб он помер". Ее оставили дома караулить квартиру, она услыхала стук на лестнице и не вытерпела, вышла. Мы долго беседовали с нею. Она сбегала в квартиру, принесла ключ, пыталась открыть мою дверь - не удалось. Девочка не по летам солидна, как, впрочем, и большинство одесских детей.

– Вы представьте, у нас вчера вязанку украли!

В передней висела вязанка - вязаная мамина кофта, - кто-то зашел с лестницы и стащил ее.

– Как же ты не боишься открывать дверь?

Тогда она, спохватившись, удаляется за порог и захлопывает дверь перед самым моим носом. Но через минуту, не выдержав, появляется снова.

Мы болтаем с нею о разных вещах. Девочка мне не нравится. Она хвастлива, врет на каждом шагу, говорит, например, что у нее три собаки, и вообще всячески пытается вызвать во мне зависть.

– Папа дарит мне страшно много игрушек. У нас есть телефон. У меня около тыщи книг...

– Не простудишься ты?
– спрашиваю я, чтобы оборвать эту надоевшую мне болтовню.

Но девочка не уходит.

Вдруг внизу на лестнице раздаются шаги.

– Это с кем ты там?
– слышится испуганный и возмущенный голос. Возвращается мама. Зина захлопывает дверь и убегает.

– Я вот тебе... Наказание ты мое!

Женщина стучит. Дверь не отворяется. Она звонит. Звонит еще раз. Наконец за дверью раздаются торопливые шаги и голос:

– Кто там?

Не желая участвовать в развязке этой драмы, соучастником которой до некоторой степени привелось быть и мне, я поспешно удаляюсь. Через десять минут услужливые соседки помогают мне разыскать ключ.

Сегодня я встретил на лестнице Зину.

– Ну, как вы - попали все-таки тогда в квартиру?
– спрашивает она.

– Конечно, попал, - говорю я.
– Что ж я, по-твоему, ночевать на лестнице буду? Я не такой дурак, как ты думаешь. А тебе что, попало от мамы?

– Хе! Велико несчастье!
– говорит, усмехаясь, эта шестилетняя одесситка и удаляется - без поклона и без малейших признаков уважения к взрослому человеку, который удостоил ее чести беседовать с нею.

* * *

На Дерибасовской милиционер и дворник подняли загулявшего капитана дальнего плавания, взяли его под ручки и повлекли в район. Кто-то в собравшейся толпе:

– Ну, теперь поплыл. Прямым рейсом! Одесса - Херсон!

* * *

Заключив не очень охотно договор на сценарий с Одесской кинофабрикой, я послал в Ленинград Т.Г. такую телеграмму:

"Продал душу возвращаюсь в Ленинград".

Пожилая телеграфистка читает и перечитывает телеграмму и наконец говорит:

– Тут написано "душу"?

– Да, душу.

– Простите, а где же вы ее продали?

– Э, - говорю, - вы знаете, это было еще давно - еще Торгсин существовал.

* * *

Покупаю у старухи торговки папиросы. Она всучивает мне старую, засиженную мухами коробку тифлисского "Рекорда". Я говорю, что мне такую не надо. Она показывает мне коробку тыльной стороной, где следов, действительно, меньше. Плюет в кулак, пытается смыть следы. Я говорю: нет, засиженную мухами коробку я не возьму.

Старуха багровеет от негодования.

– Чтоб я так была здорова, как она засижена мухами!
– восклицает она. Докричалась до того, что - купил.

* * *

В уголовном суде. Третий день идет процесс чумаков-конокрадов. Их много. В большинстве своем это молодые парни, евреи.

В кулуарах говорят:

– Вот до чего дошло! Евреи занялись конским делом. Это же не еврейская профессия!..

1938

Тридцать первого декабря поздно вечером шел по Дерибасовской. Меня нагоняет человек, молодой одессит в круглых очках и в котиковой шапке, какие у нас на севере называют "чухонками". Поравнявшись со мной, он шагает рядом и говорит: