Мой сосед по палате Николай Афанасьевич Василенко. Родился в 1901 году в большом (8000 жителей) селе на Украине. Родители рано умерли. Имущество продали за 300 рублей. Назначили опекуна. Николай Афанасьевич учился в министерском училище. Брат - в ремесленной школе. Старший брат - в учительской семинарии в Крыму. Деньги лежали в банке. Революция. Кинулись в банк - денег нет.

Н.А. рано вступил в партию. Работал военруком. На город наступали махновцы. В городе человек семьдесят советских работников. Паника. Н.А. на колокольне - наблюдает. Видит, как тачанки с его товарищами уходят... Спускается с колокольни - навстречу по улице скачут человек тридцать махновцев. Он - в церковную сторожку. Там псаломщик проводит спевку хора.

– А ну, прячься. Становись сюда, пой.

Петь не стал, при нем наган и винтовка. Полез на чердак.

Лестницу псаломщик убрал.

– Сижу не шелохнусь, слышу, копыта цокают. Приподнял черепицу, смотрю, подъезжают к сторожке. Слышу, заходят в сторожку, говорят чего-то, ругаются. Ну, думаю, кончено. С жизнью, одним словом, прощаюсь. Думаю - буду стрелять. А последнюю пулю - сюда вот. Между прочим, трясет всего...

Потом все замерло. Н.А. просидел на чердаке пять часов. Позже выяснилось, что в село ворвался лишь небольшой махновский разъезд. Их отогнали...

* * *

Другой мой сосед по комнате - Иван Васильевич Р. Неисправимое животное, карьерист, циник, человек ни во что не верящий и ни о чем не думающий чисто. Охотник до баб. Тупица. Ему двадцать девять лет. Шесть лет в армии. Старшина, заведует вещевым складом. Женат. Двое детей.

– Два пацана, - сказал он мне, - одной четыре года, другой еще двух нет.

– Какие же, - я говорю, - пацаны. Обе девочки?

Смеется.

– А я их все равно всех пацанами зову.

В санатории обольщает подавальщиц и сиделок. Говорит об этом грязно и пасмурно.

Перед сном читает - одну и ту же книгу: "Кавказские поэмы" Лермонтова. Когда спрашиваешь, что он читает, - прищелкивает языком и говорит:

– Нет, здорово это!..

"Кавказские поэмы" читает уже 23 дня. Прочитав полстраницы, крепко засыпает.

Много поет. Песни какие-то дурацкие, слышанные им в госпитале, где он лежал на излечении (у него камни в почках).

На обеих руках - наколки, татуировка. Я спрашиваю, когда он сделал их.

– А-а, не говори! Ваккурат мне двенадцать лет было. По дурости сделал. А вот теперь не знаю, как быть, как их вывести. Ты не знаешь? Одна еще ничего, а вот на левой - прямо опасная.

– А что там?

Показывает:

– КИМ.

– Ну, так что же? Что тут опасного?

– Мало ли что в жизни случится. В плен попадешь или что... Так еще можно отвертеться, а тут, глядишь, под расстрел попадешь.

Симпатичный товарищ!..

* * *

Из песен Ивана Вас. Р.:

Падиспанчик - хорошенький танчик;

Его можно всегда станцевать...

И сразу же, перебивая себя, затягивает:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...

* * *

Оглушительно икает и говорит:

– Какая-то сволочь поминат.

* * *

Он же. Раз десять на дню:

– Так они и жили. Спали врозь, а дети были.

* * *

Из автобиографических рассказов И.В. Соблазнил девушку. Обещал жениться.

"Дома она белье грязное спрятала, говорит: "Маме покажу, когда запишемся, у нас такой обычай".

На другое утро надо в загс идти. А мне на кой он ляд этот загс.

Я до гастронома дошел, печенья купил, конфеток хорошеньких, прихожу, говорю:

– У тебя метрическая выписка здесь есть?

– Нет.

– И у меня нет. А без метрической выписки не регистрируют.

Она - в слезы"...

Между прочим, говорит сильно окая. Он - нижегородец. Николай Афанасьевич, слушая его, морщится, слегка даже постанывает, как от зубной боли.

* * *

Рентгеновский кабинет в санатории. Над входом красный фонарь, когда он горит - вход в кабинет закрыт, там совершается таинство. Больные сидят в коридоре на лавочке, думают о своих язвах, спайках и тому подобном, вздыхают, робеют, не могут даже переговариваться... Наконец кого-нибудь вызывают. Он входит в темную комнату и первые две-три минуты ничего не видит, идет наугад, растопырив руки, - туда, где у красного абажура сидят за столом какие-то белые (вернее, розовые) халаты. Через пару минут он уже слегка освоился, уже сидит на клеенчатом диване и торопливо расстегивает пуговицы на рубашке.

Рентгенолог - полный, немолодой уже человек (почему-то думаешь, что он был в свое время полковым врачом) - записывает результаты очередного просвечивания. Записывает по памяти, каждую фразу отчетливо произносит вслух, а его помощник, молодой человек с изможденным лицом (тут вспоминаешь, что рентген убивает гормоны, делает молодых стариками), этот несчастный пишет под диктовку копию рентгенограммы. Свет - розовый, слабый, как в лаборатории фотолюбителя. Но - алхимики в белых халатах привыкли.