Мы, понимаете, входим, а доктор и говорит:

– Стучаться, - говорит, - нужно.

Но тут, как увидел штабного офицера, совсем иначе заговорил.

– Извиняюсь, - говорит, - господин подпоручик. Я, - говорит, - думал, что это кто-нибудь без очереди лезет.

– Нет, - говорит офицер.
– Вы ошиблись. У нас чрезвычайно экстренное дело. Потрудитесь, - говорит, - отпустить больного и оказать помощь.

– Ага, - говорит доктор.
– С большим удовольствием.

Тут он скорее достукал своего борца Петухова, помазал его кой-где йодом и отпустил. А сам подошел к рукомойнику и стал намыливать руки.

– Да, - говорит.
– Я вас слушаю.

– Вот, - говорит офицер.
– Видите этого человека? Несколько минут тому назад этот человек демонстративно откусил себе язык.

– Ага, - говорит доктор.

Потом говорит:

– А как, позвольте спросить, откусил?.. Насовсем или частично?

– Я не знаю, - говорит офицер.
– Может быть, и частично. Не в этом дело. Самое главное в том, что он теперь говорить не может. Понимаете? А нам еще нужно его допросить. Так вот, - говорит, - не можете ли вы чего-нибудь сделать? Научным путем. Чтобы он перед смертью хоть чуточку поговорил.

– Посмотрим, - говорит доктор.

И начинает споласкивать руки.

– Посмотрим, - говорит.
– Это нетрудно. Хотя, - говорит, - должен вас поставить в известность, что наша наука не очень допускает, чтобы человек разговаривал без языка. Конечно, посмотреть можно. Это труда не представляет. Но все-таки с научной точки зрения я не берусь вам давать какие-либо обещания. Посмотреть, - говорит, - посмотрю, а...

– Хорошо, - говорит офицер.
– Посмотрите. Но только нельзя ли поторопиться, господин доктор? Нельзя ли слегка поскорей?

– Можно, - говорит.
– Почему же нельзя? Можно и поторопиться...

И начинает, понимаете, вытирать полотенцем пальцы. Один, понимаете, вытрет - посмотрит, полюбуется и другой начинает. Потом третий. Потом четвертый. И так далее.

Офицер - ну прямо лягается. Прямо копытами бьет. Даже шпора звякает.

А доктор внимания не обращает, вытирает себе потихоньку пальчики и чего-то мурлычет.

Потом он подходит ко мне и говорит:

– А ну, молодой человек... Откройте рот.

Я не хотел открывать. Но думаю: "Что, в самом деле... Жалко, что ли?.." Взял и открыл.

– Еще, - говорит, - откройте... Пошире!

Я открываю еще пошире, как только могу.

– Еще, - говорит.

Ну, тут я совсем до ушей разинул ему свою пасть.

– Вот так, - говорит.
– Достаточно. Спасибо.

Посмотрел он у меня во рту, поковырялся своими чистенькими пальчиками и говорит:

– Да нет, - говорит.
– Язык на месте.

– Как?
– говорит офицер.
– Не может этого быть!

– Уверяю вас, - говорит доктор.
– Язык в полной исправности, только синий.

– Да нет, - говорит офицер.
– Вы ошибаетесь. Я же сам хорошо видел, как он его кусал.

– Тогда посмотрите, - говорит доктор.

И показывает ему мой рот. А там, понимаете, преспокойно болтается язык.

Ах, мать честная! Вот офицер удивился! Вот у него глаза на лоб полезли!

– Да что же это, - говорит, - такое! Да как же, - говорит, - это может быть? Что у него, дьявола, два языка висят, что ли?!

– Да нет, - говорит доктор.
– Навряд ли что два... У одного человека двух языков не полагается. Этого наука не допускает. И я, - говорит, - хотя с научной точки зрения и не берусь объяснить этот факт, но в общем и целом язык на месте.

– Тьфу!
– говорит офицер.
– Так, значит, он меня обманул?! Значит, он говорить может? Значит, ты, мерзавец, говорить можешь?

– Да, - говорю, - могу.

И тут же сказал я ему такое слово, от которого, извиняюсь, можно со стула упасть.

А он - вы думаете, что? Рассердился? Думаете, он орать на меня стал или драться? Ничего подобного. Он смеяться начал. Он прямо обрадовался - ну как не знаю что. Как будто ему, понимаете, пятнадцать рублей подарили.

– Ой, - говорит, - неужели это не сон? Неужели я не ослышался? А ну, говорит, - повтори, что ты сказал.

Я повторил. И еще прибавил. Дескать, вы, говорю, ваше высокоблагородие, последняя дрянь и даже хуже. Вы, говорю...

Понимаете? Не ругается! Не дерется! Смеется, как лошадь.