германского населения узнали о том, что пролетариат и все честные

люди во всем мире питают к Тельману и вместе с ним к угнетенному

германскому народу чувство горячей любви и братской солидарности, что

они исполнены решительной готовности его спасти.

Ни один из противников фашизма за границей, если он посетит

Германию, или если в Германию едет его родственник или знакомый, или

если он посылает по почте письма или посылки в Германию, не должен

упускать ни одного случая, чтобы в какой бы то ни было форме бросить

в "Третью империю" клич:

"Свободу Эрнсту Тельману!"

...Спасение Тельмана - дело чести международного пролетариата, долг каждого честно мыслящего человека во всем мире.

Глава 25

ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ СОВЕТ

Взяв умолочника две бутылки молока, Роза по привычке заглянула в дыронки почтового ящика. Там что-то белело. Скорее всего письмо: для газет еще слишком рано. Она открыла ящик и достала белый конверт со штампом школы домоводства, где училась Ирма.

Опять что-нибудь стряслось, подумала она, разрывая конверт. Ну конечно, так и есть. Директор вызывал ее к десяти утра для беседы. Поставив бутылки в кухонный шкафчик, она осторожно приоткрыла дверь в комнату дочери. Ирма уже встала. Выгнувшись упругой дугой, стояла она на лоскутном коврике. Как всегда, она выполняла гимнастические упражнения в туго облегающем красном трико. Ветер надувал занавески. Свежо и остро пахло душистым горошком с балкона.

Совсем уже взрослая, подумала Роза, глядя на дочь, настоящая юная женщина.

Ирма выпрямилась, откинула волосы со лба, легко подпрыгнула и, расслабившись, перешла к дыхательным упражнениям.

– Меня вызывают к директору, девочка.
– Роза протянула ей отпечатанный на машинке листок.

– Знаю, - кивнула Ирма.
– Меня тоже.

– Что ж ты мне не сказала?

– Ты же знаешь, мам, я вчера поздно вернулась. Жалко было тебя будить.

– Что случилось?

– Ах, все это пустяки, - нахмурилась Ирма.
– Радуйся, что эта повестка не из гестапо. Как-нибудь переживем.

– Это верно! Но все-таки я хотела бы узнать все от тебя, а не от директора.

– Ах, мама!
– покачала головой Ирма.
– Что случилось? А ничего! Понимаешь? Ни-че-го.

– И все же...

– Опять то же самое, - Ирма махнула рукой.
– Старая песня.

– Как в коммерческом училище?

– Угу. Как в коммерческом училище. Как в чудном коммерческом училище у дивных Берлинских ворот.
– Она закружилась по комнате, плавно покачивая руками.

– Не понимаю, чему ты радуешься?

– Ничему... Может, солнцу, может, утру. А что я могу сделать?

– Мы же не раз говорили с тобой об этом, девочка, - Роза присела на край кровати, все еще держа повестку в руках.
– От тебя требуется не только упорство и мужество, но и терпение. Величайшее терпение, Ирма. Я знаю: это Трудно. Но разве отцу легко? Ты должна быть твердой и думать только об учении. Здесь твоя победа над ними. Понимаешь, Ирма?

– Понимаю. Я все хорошо понимаю. Но и ты пойми! Ведь в коммерческом...

– Ладно, Ирма, дело прошлое. Лучше скажи, что произошло теперь. И переодевайся, нам же скоро идти. Что тебе сделать на завтрак?
– Роза подошла к окну. Солнце уже палило вовсю.

– Я сама, мама.
– Ирма быстро скатала перину, застелила постель и, схватив крепдешиновую юбку, забежала за ширмочку.
– Я сварю яйца и кофе. Ты не волнуйся. Ничего я такого не сделала. Просто я не желаю петь их песни и орать "хайль Гитлер". Ты только представь себе этот идиотизм. Девчонки, взявшись под руки, поют: "Когда граната рвется, от счастья сердце бьется". Здорово?

– Да...
– Роза улыбнулась, но не повернула головы.
– Когда ты ушла из училища, я поняла тебя. Ведь так, моя девочка?

– Да, мамочка, - заведя руки за спину, Ирма застегивала кнопки на блузке.
– Здесь учатся дети рабочих, они говорят со мной на одном языке. И у меня хорошие отношения с девочками, мама! Многие меня понимают. И учителя не так Придираются... Знаешь, историк у нас тот же, что и в коммерческом. Он меня недавно спросил, почему я ушла из училища. "Ты же хорошо училась". Говорит, будто ничего-то он не понимает. Но я ему сказала!