– Да.

– Тебя дома учат не отдавать национал-социалистского приветствия?

– Нет.

– На тебя дома оказывают политическое влияние?

– Нет!

– У вас дома ведутся политические разговоры?

– Нет!

– Вас посещают друзья отца?

– Нет!

– Вы только послушайте, как она отвечает!
– опять не выдержала учительница.

– Ты встречаешься с детьми, с которыми была в организации юных пионеров и "красных соколов"?
– продолжал допытываться председатель. Думаешь ли ты, что наш строй, третья империя, когда-нибудь изменится?

– Каждый, думает по-своему.

– Это не ответ!
– крикнула учительница.
– Пусть выскажется!

Ирма молчала. Она держала себя так, будто вообще не слышала никаких выкриков.

– Можешь идти, - кивнул ей ректор, доставая из внутреннего кармана авторучку.
– Если твоя мама уже пришла, пусть войдет.

Но в коридоре никого не было. Ирма глянула на ручные часики. Они показывали тридцать пять десятого.

Молодец мама, подумала она, выскакивая на улицу, и тут же увидела поджидавшую ее Розу.

– Я тебя очень прошу, мамочка, уйдем отсюда!

– Что с тобой, Ирма? Ты такая бледная! Что они с тобой делали?

– Ничего. Только спрашивали. Но ты не должна, понимаешь, не должна появляться там раньше десяти! Ни на секунду:

– Хорошо, девочка. Не волнуйся. Я приду ровно к десяти. А пока давай погуляем.

Они медленно пошли по солнечному тротуару вдоль благоухающих распустившихся лип. Гудел в небе аэроплан, щебетали птицы. Возле пекарни рабочие в синих передниках загружали машину цинковыми подносами с влажным и теплым хлебом. Заливисто звенел трамвайный звонок.

Они молча описали вокруг школы большой круг и, постояв немного у витрины магазина сельтерских вод, неторопливо пошли обратно. Ровно в десять Роза поднялась по лестнице, ведущей в конференц-зал.

– Садитесь, пожалуйста, фрау Тельман, - не ответив на приветствие, указал ей на стул ректор.

Она села ко всем лицом и сложила на коленях руки.

– У нас есть к вам несколько вопросов, фрау Тельман, - председатель педсовета вновь водрузил на нос очки.

– Пожалуйста.

– Скажите, фрау Тельман, не настраиваете ли вы свою дочь против Германии?

– Нет, никогда. Я очень люблю Германию, и моя дочь тоже очень любит свою страну.

– Приятно это слышать. Но тогда становится более чем непонятно, почему ваша дочь не желает приветствовать своих наставников священным для всякого немца возгласом "хайль Гитлер!"?

– Понятно почему!
– Роза едва заметно вздохнула.
– Ее отец, которого она любит, безвинно сидит в тюрьме. Я одобряю ее поведение.

В зале поднялся ропот.

– Видите!
– торжествующе вскричала физкультурница.

– Действительно, - ответил ей кто-то.

– Нет, это неслыханно!
– возмутился еще один педагог.
– Неслыханно, господа.

Ректор постучал карандашом по бронзовой крышечке чернильного прибора.

– Своим вызывающим заявлением, фрау Тельман, - ректор даже задохнулся от негодования, - своими словами вы лишь доказали, что на ребенка оказывается в семье давление. Вы или кто-то иной настраиваете свою дочь против идеологии национал-социализма. Это не может быть терпимо.

– Да, это не может быть терпимо, - поддакнул председатель совета.

– Советую вам изменить свое поведение. В корне изменить. Иначе... он с раздражением водрузил крышечку на стеклянный куб чернильницы.

– Иначе?
– спокойно спросила Роза.
– Что же иначе?

– Мы посоветуем народному суду отобрать у вас девочку.

– То есть как это отобрать?
– Она явно не была подготовлена к такому ответу. Даже растерялась немного, но тут же собралась, чтобы никто не мог заметить ее минутного смятения. Только руки ее заметались на коленях, словно что-то искали. Но и это продолжалось недолго: она крепко сцепила пальцы.

– Это просто делается. Очень просто, - проникновенно пояснил председатель и сладко прищурился.
– Ирма может быть направлена в специальное воспитательное учреждение или, скажем, ее возьмет к себе хорошая немецкая семья. Вы понимаете?

– Понимаю, - глотнув пустоту, Роза прикрыла глаза.
– Только ничего из этого не выйдет. Не будет такого суда! Не будет! Мой муж больше года безвинно томится в тюрьме и ждет суда. Но его нет. И хотите знать почему? Хотите?
– она обвела глазами их всех, но никто ей ничего не ответил.
– Я вам скажу. Его боятся судить. Да, боятся. Поэтому никакой суд не посмеет отнять у меня мою дочь.
– Она встала, резко отодвинув стул, и пошла к двери.