— Обороты речи, моя дорогая, обороты! — воскликнул Доктор Хламслив, вскочив на ноги и заламывая руки. — Сколько раз я тебя поправлял!.. Черт подери, что это происходит с моими нервами! Конечно, я сделаю все, о чем ты просишь! О каком одолжении ты просила?

Но Ирма была уже вся в слезах. Она уткнулась лицом в мягкую серую бархатную подушку. Проведя минуту в таком положении, она снова подняла голову и сняла свои темные очки. Всхлипнув, она сказала сквозь слезы:

— Это ужасно! Если даже родной брат так бросается на тебя!.. А я так тебе доверяла! — вдруг выкрикнула Ирма, — Так доверяла! А ь теперь и ты меня предаешь! А я всего лишь хотела спросить у тебя совета!

— А кто еще тебя предал? — поинтересовался Хламслив, и голос его прозвучал резко, — Не Глава ли Школы?

Ирма приложила к уголкам глаз вышитый платочек, величиной с игральную карту.

— Он так рассердился, когда я сказала ему, что у него... грязная шея, у него, моего милого господина...

— Господина? — вскричал Хламслив. — Я надеюсь, ты его так не называешь при встречах?

— Конечно нет, Альфред... только когда его нет рядом... Но он же мой господин, разве не так?

— Тебе виднее, — пробормотал Хламслив, проводя рукой по лбу. — Наверное, его можно называть как угодно.

— О, он мой господин! Он... он все что угодно... нет, он — все!

— Но ты пристыдила его, он чувствует себя оскорбленным, его гордость задета. Это так, Ирма?

— Да, да! Ты все это так верно описал! Что мне теперь делать? Что мне теперь делать?

Хламслив, растопырив пальцы, медленно свел руки вместе и коснулся кончиками пальцев одной руки кончиков пальцев другой.

— Моя дорогая Ирма, ты сейчас переживаешь нечто такое, через что, очевидно, должны пройти все, вступающие — или вступившие — в брак. Это называется притиркой. С ним происходит то же самое. Проявляй терпение, мой цветочек. Учись новому принципу общения. Проявляй весь такт, данный тебе от рождения Богом, помни, какие ошибки ты совершила, и не совершай их больше. Не упоминай больше о грязи на его шее, и его раздражение скоро уляжется, его рана заживет. Если ты его любишь, просто люби его и не беспокойся о том, что было и ушло. В конце концов, ты любишь его, несмотря на свои собственные недостатки; не обращай внимания и на его недостатки. Недостатки других могут восхищать. А свои собственные всегда скучны и противны. Успокойся. Поменьше говори и измени походку, а то ты ходишь как буек, который болтают волны.

Ирма встала из кресла и направилась к двери.

— Благодарю тебя, Альфред, — чопорно бросила она и скрылась за дверью. Доктор Хламслив переместился на диван, стоявший у окна. С удивительной легкостью он изгнал из своих мыслей сестру со всем тем, что ее мучило, и вернулся к тем размышлениям, которые она прервала.

А размышлял Доктор Хламслив о Щукволе и о том, как тому удалось добраться до того ключевого положения, которое он сейчас занимал. Вспоминал Доктор и о том, как Щуквол вел себя в качестве пациента. Его сила духа была несравненна, а воля к жизни — поистине неистова. Но больше всего мысли Доктора занимало не это. Он пытался разгадать, что могла означать фраза, вырвавшаяся у Щуквола в то время, когда он еще находился в бреду. Сквозь бессвязные, бессмысленные слова и фразы Щуквол произнес: «А если считать сестер-близнецов, то это будет уже пятеро!» И эти слова услышал Доктор Хламслив, стоявший тогда у постели больного...

Однажды темным зимним утром Тит и его сестра сидели рядышком на диване у окна одной из трех комнат Фуксии. Окно выходило на южную сторону. Вскоре после смерти няни Шлакк Фуксия переехала из своей комнаты в более привлекательную часть Замка. Поначалу Фуксия возражала против переезда — ей очень не хотелось покидать насиженное место, — однако потом смирилась. Ее новые три комнаты по сравнению с ее старой, запущенной спальней казались-просторными и полными света.

Из окна были видны последние пятна снега, разбросанные по окружающим Замок полям. Фуксия, положив подбородок на руки, а локти на подоконник, следила за струйкой талой воды, которая стекала с крыши близлежащего строения. Струйку серо-стального цвета бросали из стороны в сторону налетавшие порывы ветра. Особо сильные и сердитые порывы сильно отклоняли ее от вертикального падения, разрывали ее, превращая в свинцовые капли, дождем сыпавшиеся вниз в небольшой каменный бассейн, выложенный во дворе у стены. Когда ветер стихал, струйка выравнивалась в вертикальную линию, напоминая канат, натянутый между крышей и бассейном, в котором бурлила и грохотала вода.

Тит, бесцельно листавший страницы книги, лежавшей у него на коленях, отложил ее в сторону и встал с дивана.

— Я так рад, Фукси, что сегодня нет занятий, — сказал он (в последнее время он называл свою сестру «Фукси»). — Если бы не праздник, у нас сегодня после обеда должны были быть уроки Призмкарпа с его гадкой химией и Срезоцвета.

— А что за праздник сегодня? — спросила Фуксия, не отводя взгляда от струйки воды, дергающейся из стороны в сторону.

— Точно не знаю. Кажется, что-то связанное с Матерью. День рождения или что-то в этом роде.

— А... — пробормотала Фуксия, а потом после небольшой паузы добавила: — Разве не забавно, что кто-то должен напоминать о таких вещах? Не припомню что-то, чтобы раньше отмечали ее день рождения. Тут все делается как-то не по-человечески.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — отозвался Тит.

— Ничего удивительного, тебе этого еще не понять. Но это не твоя вина, и наверное, тебе даже повезло... Я много читала и знаю, что большинство детей постоянно общается со своими родителями... ну, по крайней мере видят их значительно чаще, чем мы.