– Ух, - сказал Юрьев и сильно оттолкнулся.

Метель стеганула его в спину. И - понесла. Понесла вдоль улицы, подгоняя в сторону Главнамура. Нащупал, задвижку, залепленную снегом, рванул на себя двери. Долго потом отряхивал воротник и шапку, матрос с вахты обивал ему ноги голиком.

– Ну и ветер! Кирилл Фастович на месте?..

Ветлинский сидел на деревянном диване, топорно сколоченном возле его служебного стола. А возле печурки, растапливая ее, возился на корточках Басалаго.

– Что нового?
– спросил начштамур.

– Трудные времена, - ответил Юрьев.
– Матросы и рабочие подогреты декретами центральной власти. А советы в Кеми и Архангельске уже стали писать на меня доносы...

– Кому?

– Конечно, в Совнарком, обвиняя меня в том, что я недостаточно твердо стою на советской платформе. Надо ждать чрезвычайного комиссара, которого Центр грозился прислать к нам.

– Я вам привез, - сказал Басалаго.
– Только не комиссара, а генерала! Его зовут Звегинцев, Николай Иванович.

– И кем же будет у нас этот генерал?
– спросил Юрьев.

– Возглавит, вооруженные силы на Мурмане. Как технический советник. Ибо теперь не принято генерала называть генералом. Я встречался с Николаем Ивановичем в Питере... Он сейчас растерян, выбит из своего положения новым бытом, крахом старого. Но, думаю, по прибытии сюда он быстро оправится...

Ветлинский недвижно сидел на диване, низко опустив голову, на которой блестели первые седины. Он очень быстро состарился, этот мурманский диктатор, - буквально за последние дни.

Басалаго настырно заговорил далее:

– Если мы не захотим воевать, союзники заставят нас воевать силой. Но они должны быть уверены, что найдут поддержку в России. Ты, Юрьев, прав в одном: нам с Центром детей не крестить, пора создавать автономное краевое управление...

– Еще как надо!
– отозвался Юрьев охотно.
– Впрочем, мы можем гордиться: Мурман давно автономен, он двигается самостоятельно... Без большевистских нянек!

Ветлинский прислушался к вою метели.

– Оставьте... Нельзя доводить Мурман до положения отдельного от России штаба.
– И снова, повесил голову.
– Мы вовлечены в работу чудовищных жерновов. Между двумя мирами. Если, Мишель, встать на вашу точку зрения, то она тоже ошибочна: ни Англия, ни Франция не способны удержать Россию сейчас. Необходимо вмешательство такой страны, как Америка, - со свежими, несколько наивными представлениями о мире грядущем, о мире христианском... У вас ко мне дело?
– вдруг спросил он Юрьева.

– Один только вопрос: какова мощь крейсера "Аскольд"?

– А такова, что два хороших навесных залпа, и от Мурманска останется лишь кружок на географических картах. Могу дополнить, - засмеялся Ветлинский, - из собственных наблюдений: никого не боятся англичане так, как этого крейсера.

Юрьев цепко, как боксер на ринге, ставил ноги по полу.

– А вы разве не можете распорядиться о сдаче боезапаса?

– Вы - совдеп, вот вы и снимайте!

– К сожалению, - ответил Юрьев, - "Аскольд" выскочил из-под влияния нашего совдепа. И я подозреваю... Да, я подозреваю одного баламута. Но неужели Зилотти не послушается Главнамура?

Не отвечая, контр-адмирал скинул валенки и натянул разбухшие штормовые сапоги. Щелкнул застежками из зеленой меди.

– Я не могу оставаться здесь... угарно. Пойду домой.

Он поднял капюшон на меховике, кивнул острым подбородком и, махнув на прощание рукой, вышел...

Ветлинский вышел!

Басалаго закрыл глаза. Так, словно молился.

– Что с тобою?
– спросил его Юрьев.

– Нет. Ничего. Пройдет.

Было тихо, и уютно потрескивали дровишки в печи.

– Сколько времени?
– спросил Юрьев.

– Не знаю...

И тут с улицы застучали выстрелы: два... еще два... четыре...

– Палят пачками.
– сказал Юрьев.
– Может, выйти?

Хлопнул еще выстрел - одинокий, и только выла метель.

– Мне это не нравится, - поднялся Юрьев.
– Все-таки я выскочу посмотрю. Я сейчас!

Накинув пальто, он выбежал на темные улицы. Мело, мело...

Под ногами вихрило и кружило. Качались вдалеке, словно волны, округленные сугробы. Зорко всматриваясь в темноту, Юрьев шагал по тропке, пробитой еще с вечера беготнёю прохожих.

Оступился - упал! И рука его с растопыренными пальцами погрузилась прямо в лицо человека, лежавшего перед ним. Это была неприятная минута: пальцы Юрьева ощутили нос, губы... и теплые глазные впадины, уже заметаемые порошей. В руке Юрьева вспыхнул фонарь - луч бил прямо в лицо мертвеца.

Это лежал... Ветлинский? Да, он главнамур!

Кинулся его поднимать, но по вялости рук, по отвисшим бессильно ногам понял - бесполезно. А на груди мурманского владыки болталась прихваченная булавкой записка.