Качались вдалеке пустые суда флотилии. Пушки с них уже сняли и пропили, а борта краснели от ржави. Кое-где еще таял дымок над трубами. "Блины пекут, паразиты!" - догадался Павлухин. Это уже не корабли - из котлов вынуты трубки, и с ними покончено. А вдоль полосы причалов притулились тощие плоскобокие миноносцы. Полощется над их палубами выстиранное белье. Кальсоны - нашенские, а тельняшки в крупную полоску французские, кажется. А вот и "Чесма" - посудина что надо. Но редко откинется люк: выскочит матрос, зашмыгает до камбуза сапогами.

Потом промчится обратно с чайником и захлопнет люк над башкою. В кубриках тепло берегут, ибо котлы с подогрева уже сняты: англичане перестали давать уголь. Словно дворники, матросы колют по утрам дровишки на палубах...

Павлухин опустил бинокль и тяжело вздохнул:

– Пропала флотилия... Голыми руками бери!

Дежурный катер-подкидыш, торкая мотором, обходил рейд.

Собирал "гулялыциков". Подошел он и к борту "Аскольда".

– Эй, - окликнули, - кто до берега на гулянку?

– Я, - ответил Павлухин и прыгнул на катер.

В сборном доме, связанном из листов гофрированной жести, размещался Мурманский совдеп. Чадно было от дыма, будто горели тут. Павлухин долго "тралил" по коридорам, среди гибло перекошенных дверей, которые трещали филенками, как пулеметы. Метались среди этих дверей матросы и солдаты. Прикуривали один у другого, трясли руки "по корешам", махали бумагами:

– Шверченко подписал, теперь за Юрьевым дело... бегу!

– На "Бесшумном" двое ножиками порезались. Как судить?

– Лейтенанта Басалаго кто видел? На подпись к нему ба-а...

– Кто хочет кишмишу? Команда героического линкора "Чесма" меняет кишмиш на картошку...

И вся эта подлая житуха, где кишмиш да ножики, где Юрьев да Басалаго, - все это претендовало на звание "Советской власти". Дуракам казалось, мол, достигли! Сознательные граждане, мы сами сознательно собой управляем.

Наконец Павлухин добрался до Юрьева... Сел.

– Здравствуй, товарищ, - сказал Юрьев, продолжая быстро писать.
– Я сейчас...
– Закончил писанину, пришлепнул сверху кувалдой пресс-папье и глянул на матроса холодными, спокойными глазами.
– "Аскольд", - прочел на ленточке.
– Ну давайте...

– Чего давать-то?
– обалдел Павлухин.

– Бумагу... Вы на подпись пришли?

– Да нет. Я так... поговорить.

– Говорить некогда. Это при старом режиме болтали, потому что им деньги за словеса платили. А сейчас - дело! Давай дело и отматывай на всех оборотах, чтобы только пена из-под хвоста пшикала... Вот как надо сейчас!

– Постой, товарищ. Не пшикай сам.
– И Павлухин поплотнее уселся на дырявом венском стуле.
– Говорить придется, и даже за слова денег не получишь. Разрушен флот, корабли наши гибнут... Кому это выгодно, товарищ Юрьев?

– Немцам, - ответил Юрьев, не смигнув.

– Верно. Немцам. А еще кому?

Юрьев нагнулся под стол, высморкался в мусорный ящик, где копились горой черновики решений совдепа, выпрямился и растряхнул в руке чистый платок.

– А ты кто такой?
– спросил.

– Павлухин я...

– Ах, вот ты кто. Знаю, знаю. О таком баламуте наслышаны.

Юрьев перегнулся через стол, отодвинув чернильницу, и теперь рядом, со своим лицом Павлухин увидел крепкий подбородок боксера, журналиста и клондайкского бродяги.

– Разруха, говоришь?
– усмехнулся Юрьев.
– Да вас, сукиных детей, всех с "Аскольда" к стенке поставить надо.

– Вот и договорились, - откачнулся Павлухин.

– А кто повинен в разрухе?
– гаркнул Юрьев. И сам же без промедления ответил: - Вы, сучье ваше мясо... Кто убил офицеров на переходе из Англии? Чего твоя нога пожелает? Мурка, моя Мурка! Завернись в колбаску, для революции отказу с любого фронту нетути... Так надо понимать позицию вашего крейсера?

– А твою понимать?
– спросил его Павлухин. Медленно, словно удав, облопавшийся падалью. Юрьев переполз через стол обратно. И заговорил:

– Чего ты прихлебался ко мне? Пожаловаться, что в кубрике холодно? А что тебе Юрьев? Дрова таскать на себе будет? Вижу, - добавил спокойненько, - сам вижу... Мне с берега все видать. Тип-топ - мокро-топ! Я ваш "Аскольд" с этого места галошами утоплю. Юрьев правду-матку режет. Вы - анархисты все, предатели революции, вы сами повинны в гибели кораблей флотилии!

Павлухин вскинулся, залихватил бескозырку на затылок.

– Трепло ты!
– сказал он Юрьеву.
– С анархистами нас не пугай. И не тебе учить, как нам умирать за свободу...