С ремонтом крейсера французы, однако, не спешили. Правда, разболтанную утробу корабля - его машины - разобрали; били в расшатанный корпус воздушные молотки.

По вечерам команда выстраивалась на палубе, готовая сойти на берег, и Быстроковский привычно произносил набившие оскому слова напутствия:

– На берегу вам могут встретиться люди, хорошо знающие русский язык. Люди, извещенные о событиях на родине лучше нас, оторванных от России долгом государственной службы. Они, эти люди, вкрадчивы. И умеют говорить красивые слова о тяжести нашей службы. Это - социалисты, враги отечества. Как узнать их?
– вы спросите. Я отвечу. Социалисты называют службу на флоте "царской каторгой". Как только он эти слова тявкнул - тут и лупи его прямо в рожу! Все переговоры с префектурой и все штрафы я беру на себя...

– Отдельно от других сходит на берег и кондуктор Самокин. Шифровальщик предпочитает статское платье: ладно пошитый в Тулоне костюм с жилеткой, манжеты с запонками из японской яшмы, в руке - тросточка. Никто не знает, где проводит время Самокин, с кем встречается. Женщинами он как будто не интересуется, пьяным его никто никогда не видел. Кондуктор живет своей жизнью...

Корабль пустеет. Остается вахта и люди, имеющие особый интерес в наступившей тишине. Иногда, признаться по чести, этот интерес бывает вынужденным. Вот сидит в каюте, мрачно покуривая, отец Антоний: тишина и святость, лимонад пополам с молитвой... Два военных попа (аскольдовский и бригады Особого назначения) недавно в Марселе, будучи в непотребном доме, рванули такую джигу, что... Да, да, посольство вмешалось: солдатского попа, наградив вторым Георгием, отправили в любезное отечество, а отцу Антонию запретили сходить на берег.

Тогда еще, в кают-компании, Женька Вальронд заметил: "Оказывается, наш батька - выученик Мариуса Петипа!" Но за священника вступился Быстроковский: "Евгений Максимович, помолчите! Мы ведь не забыли, как вас на Цейлоне привезли с берега нагишом. Я, конечно, не стану утверждать за правду, но консул не сомневается, что вы изображали с какой-то гречанкой античные фрески... Разве не так?" На что Вальронд ответил: "Фрески не помню, консула презираю, а гречанку забыл!"

Кстати, мичман Вальронд тоже, сидит без берега в каюте. Причина тому отсутствие франков в кармане, и мичман почитывает дешевые романчики. Веря в свою звезду, он терпеливо ждет выдачи ему жалованья. Между тем минер крейсера барон Фиттингоф фон Шелль штудирует газеты, прибывшие из России, и потом в ужасном настроении направляется в буфет кают-компании.

– Базиль, сделай мне "флаг", - говорит минер вестовому Ваське Стеклову и, боясь одиночества, вытягивает из каюты Вальронда: - Женечка, я тебя не узнаю. Ты одинок? Ты печален? Выпей со мною, дитя мое...

– С удовольствием, баронесса, - не отказывается мичман.
– Тем более если календарь не солгал, мне сегодня ударило из главного калибра двадцать пять дюймов. Если учесть, что я желаю прожить целый век, то свою четверть я уже спроворил.

– Что тебе подарить, Женечка?
– ласково спрашивает минер.
– Орхидеи в ночной вазе? Дать в долг на пламенный дебош? Или просто лизнуть тебя в румяную щечку?

– Лизни!
– сказал Вальронд.
– Я с детства был такой сладкий, что моя прекрасная нянька лизала меня на сон грядущий...

Возле буфета они пьют "флаг" - смесь трех вин, лежащих в бокале ровными слоями, но разных окрасок. В кают-компании пустынно, абажуры затемнены, только светят по углам бра; в углу торжественно застыл рояль, сверкая темно-вишневым лаком. Дорогие инкрустации из дерева, вделанные в борта над диванами, сначала отсырели в Сингапуре, потом рассохлись у Хайфы и теперь шелушатся в Тулоне...

Скучно (ой, как скучно!), и минер доверительно говорит:

– Женечка, от нас многое скрывают...

– Жалованье?

– Не хами. Оказывается, на Балтике был дикий бунт на "Гангуте". И на "Громобое", кажется, тоже.

– Из-за чего?
– спрашивает Вальронд.

– Видишь ли, после угольной погрузки, когда по традиции положено давать на ужин макароны, командам в тот раз дали... Что бы ты думал - им дали?

– Угря под соусом крутон-моэль.

– Не угадал - кашу.

– Повод для бунта есть. Любой гурман взбесится!

– А там, на "Гангуте", - продолжал барон, - старшим офицером служит мой кузен, тоже Фитгингоф, только без "Шелль".

– И тоже баронесса?

– Ты догадлив, Женечка. И вот его в бунте ударили... Чем бы, ты думал, его ударили?

– Торпедой.

– Хуже.

– Шлюпбалкой.

– Еще хуже. Его ударили... увы, поленом!

Лицо минера, лощеное и тусклое, заливает чахоточный жар. Это жар стыда и неловкости. Какой позор! Не пуля, не шпага, а - полено! Это по Фиггингофу-то - поленом? Это по Фиттингофу, предки которого вписаны в "Готтский альманах"?

А неунывающий мичман хохочет.