– А я, братцы, - вдруг сознался степенный Захаров, - еще во Владивостоке три рубля у Вальронда занял...

– Ну-у?
– удивились в кубрике.

– Ей-ей. Не вру. Дошел до конца веревки. Баба моя тут как раз разродила ни к селу ни к городу. Масленица! А выпить и закусить - пусто. Обозлился я на судьбу и подошел. "Ваше благородье, говорю Вальронду, отдам... Выручите!"

– И дал?

– Дал. Тут же занял у лейтенанта Корнилова и мне... дал!

– А как ты отдавал?

– Ничего. Мичман покраснел, даже извиняться передо мною стал. "Извини, говорит, Захаров, мне стыдно с тебя три рубля получать обратно. Но, понимаешь, сам без копейки сижу..."

– Вальронд такой, - хмуро рассудил баптист Бешенцов.
– Он кутит, почем зря. В любой кабак, как баба в зеркало, так и всунется! Но от него обил, нету: душу еще не испохабил...

– Да, - согласился Сашка Бирюков, колотя по подошве.
– Вам, носовому плутонгу, просто повезло на офицера. А вот нам, машинным, так... Бывает, нагнется Федерсон под мотылем, а я думаю: пихни разок - и амба! В котлету!

Захаров мигнул, переводя глаз на Пивинского:

– Не болтай, Сашка!

– А что? Сашка Бирюков себя еще покажет...

Пивинский вдруг ни с того ни с сего спустил с подволока стол, и он закачался на цепях посреди палубы, словно качели в деревне. Бросил подушку и завалился на стол, потягиваясь.

– Сдурел?
– сказали ему.
– Не велик князь! Дождись часа, и дрыхни до трубы... Это непорядок.

– Выслуживаетесь?
– Пивинский привстал на локте, оглядел матросов. Обвешались крестами, словно иконостасы. У кого Георгия, у кого японские солнышки, у кого львята английские... Просто потеха мне с вами!

– Завидно?
– усмехнулся Захаров.
– Да, русский матрос таков. Если бы мы да деды наши плохо воевали, так от России бы шиш остался. Мы служим честно. А вот тебя, словно сучку базарную, кажинный день по углам лупят.

– Меня не залупишь!
– огрызнулся Пивинский.
– Я тебе не сучка, а блатной с Лиговки, меня в Питере вся шпана знает. А вы, шкуры, накройтесь в доску до понедельника!

– Бить или погодить?
– спросил Сашка Бирюков.

– А учить надо, - заметил баптист Бешенцов.

Шестаков подошел к столу, покачал его.

– Приятно тебе?
– спросил.
– Только ты нас, старых моряков Тихова океану, ране срока в деревянный бушлат не заворачивай.

И грохнул Пивинского со стола - штрафной гальюнщик так и врезался носом в настил палубы.

– Бескультурье, - говорили матросы, одобряя.
– Мы за этим столом хлебушко режем. А ты грязным задом валяешься. Брысь!

Тут, приплясывая, скатились по трапу два матроса из машинной команды, отбили по железу хорошую дробь чечетки.

– Старики!
– сказали, танцуя.
– Харченко в Кронштадт сбирается ехать. Мошну свою развязал, сейчас из сберкассы деньги берет и плачет. А хутор у него, еще при покойном Столыпине строенный, бога-атый... Пропьем! Будет отвальная.

– Пропьем хутор!
– загалдели матросы и побежали ставить утюги, чтобы гладиться, вешали зеркальца, чтобы бриться.

– Бешенцов, а ты пойдешь с нами?
– спросили погребного. Баптист почесался, ругаясь:

– Пойду. Все едино - давно испоганился. Никакой веры у меня с вами, нехристями, не получается... Ладно, отмолюсь!

Выбрали кабак пошикарнее. С портьерами, с музыкой, с кабинетами. Женщин для начала к столу не вызывали, чтобы не мешали вести серьезные разговоры. Решили так: "Ну их... марусек этих. Еще успеется!" Харченко плакал от наплыва счастья, целовал всех по очереди.

– Друга милые, - говорил, - экий год с вами плаваю. Сопляками ишо пришли мы в Первый Балтийский, потом Сибирская, в гроб ее, скильки отмахали... Людьми стали! Слава те, хосподи!

Чтобы коньяк прошел вернее, поначалу ничем не закусывали. Потом желудки потребовали пищи. Но - хорошей.

– Кутить так кутить! Харченко не жалей франков. Давай щец попроси. Может, и сгоношат французские люди?

Щи так щи, Харченко не скупился: послали за щами в русский ресторан. Вызвав удивление проституток, слопали полведра щей. Не без хлеба, конечно. Умяли всё подчистую.

– Ну теперь, - рассудили матросы, - можно и по бутылочке.

– Верно, - кивнул Захаров.
– Поговорить напоследки надо! И начали они разговоры - деловые, хорошие.

– Вот ты, к примеру, Тимоха, - начал рассудительный Захаров.
– Ты, браток, офицером станешь. Это хорошо. Поболе бы таких офицеров... из народа! Становись кем хошь. Но свое происхождение помни. Матроса чти! Уважай его. Сам хлебнул...