Небольсин навестил Буланова - потрепанного бюрократа-путейца, начальника Петрозаводского узла и вокзала.

– Яков Петрович, выручите. Десять бутылок мартеля - ваши! Буланов сразу начал проявлять волнение, свойственное всем алкоголикам перед близкой выпивкой:

– Десять? Ах, такая роскошь по нашим временам... Вы, мурманские, просто персики, а не люди. Давайте, куда вам надо?

– Соедините: Петроград, семьдесят восемь - пятьдесят шесть, Ядвига Сасская-Лобаржевская.

– Тьфу, гадость!
– честно отреагировал Буланов.
– До чего же я ненавижу этих полячишек и жидов..
– Но все же соединил Небольсина с Петроградом.

Прислонив к уху трубку, Аркадий Константинович с трудом сдерживал нетерпение. Он так все ясно представлял... Вот разлетаются белые двери ее комнаты, она пройдет, стройная, вся обструеиная шелками японского халата с чудовищными драконами...

– Господин Тартаков?
– раздался в трубке дивный голос.

– Ядвига, это я... презренный Аркашка!

– Аркадий! Где ты, милый? Ты дома?

– Увы, только из Петрозаводска, до Питера не добрался.

– Ах, как это славно, что ты меня вспомнил...

Она говорила ему о своих занятиях: да, Тартаков в восторге от ее голоса, да, Зилотти прослушал ее, да, профессор Большакова находит ее мимику прекрасной...

– Ты не поверишь, - говорила Ядвига, - все от меня в бешеном восторге. Просто у меня нет ни одного вечера свободного. Меня разрывают на части... Целую, милый. Я спешу.

Небольсин оставил трубку в полном любовном изнеможении.

– Вы бы знали, Яков Петрович, какая она дивная, чудная!

– Кто?
– тупо спросил Буланов.

– Она...

– Брось ты это дело, Небольсин. Я жил в Варшаве... Такие язвы - не приведи бог! Что тебе, русских мало?

– Нет, - переживал Небольсин.
– Она, конечно, необыкновенная женщина. Сейчас вот учится в консерватории. Отец ее видный в Польше сановник... Еще раз спасибо, Яков Петрович.

Поезд из Петрограда, спешащий на Мурман (по костям и по золоту), подхватил и Небольсина в свои уютные вагоны.

Обошел весь состав - в надежде разыскать знакомцев. Встретил только одного - отца Ионафана, настоятеля заполярной Печенгской обители (что на самом берегу океана). Грудь под панагией колесом - бравая. В мочке уха большая, как у дикаря, дырка от долгого ношения серьги. А из-за ворота подрясника выглядывает клочок застиранной тельняшки. Таков был отец настоятель, бывший боцман с бригады крейсеров. Над монахом висела сейчас громадная связка бубликов, а меж ног терхалась пачка потрепанных книжек, перехваченная бечевкой. Среди них Небольсин успел разглядеть четырехтомник лекций Ключевского по русской истории.

Присел рядом, чтобы поболтать:

– Откуда, отец Ионафан?

– Из Питера, путейска-ай. Знал бы, так лучше бы и не ездил.

– Чего же так?

– Дурно жизнь складывается. Народец воет. Воевать ни солдат, ни матрос не желают. Устала Россия... бедная!

– А воевать придется.
– Небольсин раскрыл портсигар.

– Давай, согрешу...
– Монах сунул в бороду душистую папиросу Когда-то баловался... ишо на флоте! Вот что я тебе скажу, инженерна-ай, по совести: коли народ воевать не желает, так хрен ты его заставишь. Не станет воевать, и все тут! Баранку вот - хошь? Я дам тебе баранку...

– Нет. Не хочу. Спасибо.

– А чего ты сам в печалях?
– спросил отец Ионафан. Небольсин вкратце рассказал о своей поездке с Дю-Кастелем.

Настоятель тихой обители пустил всех по матушке.

– Плюнь!
– сказал.
– Ране, когда у нас здеся один "Бакан" плавал, ну ладно, куды ни шло: позвали крейсера да подлодки английские. А сейчас у нас свой флот вырос - гнать их всех в три шеи... Баранки-то, говорю, кусишь? Поешь баранку!

– Да нет. Спасибо.

Печенгский настоятель с огорчением перебрал в пальцах сухо гремевшую связку бубликов.

– Это очень плохо, - сказал он вздыхая, - что ты не желаешь моей баранки покушать.

– Отчего же так плохо, отец Ионафан?

– А оттого что... зажрался ты! Вот как я тебе скажу. Все вы тут зажрались на английских харчах. Посмотрел бы ты, как сердешные бабы в Питере маются. Дров нет. Керосину нет. С утра, ни свет ни заря, по номерам за хлебом встают.

– Как это - по номерам?

– А так. В ладонь плюнут и номер впишут. По номеру и получишь хлебушко. Во-от! А ты от баранки моей нос воротишь. Нет, инженерна-ай. Видать, тебя еще гусь жареный не щипал за это самое. Погоди, - пригрозил, еще сухарику радехонек будешь.

– Отец Ионафан, - поднялся Небольсин, задетый за живое, - пойдемте в ресторан, и обещаю вам, что в этом поезде, вышедшем из Петрограда, вы найдете все, начиная от балыков и икры!

– То ресторан, - разумно ответил отец-настоятель.
– А я тебе про очереди на улицах говорю. Простой народ по ресторанам не шлындрает. Это вы здесь деньгу на дороге лопатой гребете. Вам, вестимо, рестораны эти самые не заказаны...

В ресторане было много женщин - как правило, жен морских офицеров, спешивших к своим мужьям, подальше от грозного Петрограда, ставшего вдруг в преддверии грозных событий - неуютным и опасным. Женщины кормили детей; локоны девочек были украшены бантами, мальчики в фиолетовых матросках чинно вели себя за столом... Слышался французский говор.