— Неужели вы отняли все это у моря? — спросила я Херри-боя.

— Нет. Не совсем. Десять лет ушло на реставрацию того, что осталось. Несколько новых построек были удачно стилизованы. Это типичный голландский город конца пятнадцатого века…

— Вы могли бы иметь приличные деньги, Херри. Сдавайте все эти дома под гостиницы, здесь отбоя не будет от клиентов.

Херри-бой с укоризной посмотрел на меня.

— Вы рассуждаете как американка, Катрин.

— Разве?

— Да. Только американцы ищут во всем… как это? Сиюминутную выгоду. А еще говорят, что русские совсем непрактичны.

— Заблуждение, Херри. Русские бывают разными. Я, например, — очень практичный человек.

Я никогда не упущу своей выгоды. И в этом сильно отличаюсь от несчастной Агнессы Львовны, решившей пожертвовать такой ценной картиной. Я до сих пор не могла объяснить себе ее эксцентричный поступок — особенно если учесть, что диссидентка Агнесса Львовна Стуруа всегда смотрела в сторону “Свободы”, “Свободной Европы” и “Голоса Америки”. И все же, все же… Ее ненависть — и ко мне, и к картине, была очень безрассудной, очень русской; Агнесса действительно не останавливалась ни перед чем, она с легкостью пожертвовала фантастической суммой — только для того, чтобы хоть как-то достать меня, чтобы заставить мучиться и страдать. Или — чтобы погубить, если слухи о мистическом предназначении картины, о которых она не могла не знать, верны.

Мартышкин труд, Агнесса Львовна.

Я не стою таких затрат, но, возможно, Херри-бою повезет, и он станет-таки обладателем левой створки триптиха. А вы все равно останетесь при своих миллионах…

— Вы совсем не слушаете меня, Катрин!..

— Простите, Херри. Вы говорили о том, что русские непрактичны. А я сказала, что это заблуждение.

— К сожалению.

— Подумайте над моим предложением, Херри. Почему бы не запустить сюда туристов на зимнее время? Вы же сами рассказывали мне о любви Лукаса Устрицы и дочери бургомистра, — я испытующе посмотрела на него: я все еще не могла примириться с ночной сценой, которая так не вязалась с обликом Херри-боя.

— И что? — он насторожился.

— Все очень просто. Вы художественно оформляете эту легенду, запускаете ее в средства массовой информации, тиражируете в буклетах, отпечатываете на глянцевой бумаге. Людям нравятся такие легенды. Они все время ищут подтверждения существованию вечной любви.

— А вы не верите в вечную любовь.

— Я вообще не верю в любовь, — вряд ли все, происходившее со мной за последние десять лет, включая Быкадорова и Леху, можно было назвать любовью. — Я допускаю страсть. А страсть и любовь — совсем не одно и то же.

— Вы думаете?

— Конечно. Страсть — это естественная физиологическая потребность в выбросе энергии, а любовь — это, простите, шизофрения, — припечатала я. — Раздвоение личности, смешанное с манией величия.

— Вы меня пугаете, Катрин, — Херри-бой покачал головой.

— Нисколько. Так вот. После массированной промывки мозгов вы открываете здесь подворье. Отель для молодоженов. Медовый месяц на острове в Северном море, чем не экзотика? Пускай эти дураки занимаются любовью с утра до вечера, а в свободное время ловят вашу знаменитую сельдь. Это очень хорошая мысль, Херри. Дарю.

— Почему же она так похожа на вас? — снова затянул свою волынку Херри-бой. Видно, до конца жизни мне не избавиться от этих сравнений с двойником из пятнадцатого века.

Я взбежала на крыльцо ближайшего дома и посмотрела на Херри.

— Можно, я войду?

— Конечно. Это ведь еще и маленький этнографический музей, Катрин.

Ну конечно, одинокая центральная часть триптиха, которой так фанатично предан Херри, нуждается в подпорках. Немного найдется дураков, чтобы тащиться сюда с побережья только ради одной картины.

Не дожидаясь Херри, я толкнула дверь и вошла вовнутрь.

Этнографический музей, Херри прав.

Безжизненные стены, безжизненная утварь, огороженная тонкими белыми канатами, аккуратные таблички под каждым предметом, температурные датчики. Все стерильно, даже воздух. Никакого присутствия жизни. Я сразу поскучнела, я ненавидела этнографические музеи. Еще со времен одного моего поклонника из скульптурной мастерской, свана по национальности. Сван регулярно таскал меня на площадь Искусств, в Этнографический. Там, на втором этаже, в грузинских залах, он тыкал в кувшины, вязаные сапоги читеби и бурки. Я должна была полюбить все это, но так и не смогла…

— Это типичный голландский дом конца пятнадцатого века, — забубнил за моей спиной Херри-бой.

— Да ладно вам, Херри. Я же не платила за экскурсию.

— Вам неинтересно?

— Не могу сказать, чтобы я была в восторге. Лучше скажите мне, в этом доме кто-нибудь жил? Тогда, в пятнадцатом веке?

— Нет… мы воссоздали его. Но это очень точная копия…

— Не сомневаюсь. Даже ваша берлога выглядит куда эффектнее. Вот если бы вы показали мне что-нибудь настоящее… Идемте отсюда, Херри!