— Если верить Откровению Иоанна, Зверь появляется не один, — Херри-бой ткнул пальцем в фотографию фрагмента. — Этот снимок — последний по времени. Я сделал его совсем недавно, уже после возвращения из России…

Первого или второго возвращения? — едва не вырвалось у меня, но я вовремя сдержалась.

— Смотрите, Катрин. Вот тот, кто низвергает огонь с небес и “обольщает живущих на земле” поклоняться Первому Зверю. Так сказано в Книге откровений…

…Чудовище было отталкивающим: чешуйчатое тело, когтистые лапы льва, источенная язвами морда, острые и искривленные, как турецкие ятаганы, рога. От монстра исходил ослепительный свет; его направленные лучи падали на головы грешников.

— А теперь два предыдущих, — Херри подсунул мне еще два снимка. — Та же деталь картины.

Теперь я воочию видела эволюцию Второго Зверя, его превращение из агнца в монстра. На ранних по времени снимках свет, идущий от него, был мягким и ласкающим, он вползал в нестойкие сердца и обволакивал их.

— Это мистификация. Фотомонтаж. Я не верю вам, Херри.

Он схватил меня за руки и прижался к ним горячим лбом.

— Я бы тоже хотел не верить… Как бы я хотел не верить, Катрин…

Расшвыряв снимки по углам комнаты, Херри-бой снова ринулся к стеллажам и вытащил с самой нижней полки огромную деревянную шкатулку, больше смахивающую на ларец. Оттуда с величайшими предосторожностями была извлечена книга — настоящий фолиант в обгоревшем сафьяновом переплете. Под обложкой хранилось всего лишь несколько страниц, большей части книги не существовало. Аккуратно перевернув некоторые из них, Херри-бой нашел то место, которое искал.

— Это хроники жизни Лукаса ван Остреа, жизнеописание художника, оставленное его учеником Юстом Левеном. К сожалению, большая часть хроник не сохранилась: сама рукопись сгорела еще в семнадцатом веке. Почему остались именно эти листы — неизвестно…

— Провидение.

— Неизвестно, — еще раз с нажимом повторил Херри-бой. — Но что здесь есть, не относится к последнему периоду творчества… Скорее здесь все, кроме этого последнего периода, — тогда еще у Лукаса были ученики, тогда еще он не придумал свой удивительный состав красок, рецепт которого утерян теперь безвозвратно. Левей сопровождал Устрицу в Антверпене и Брюгге, и в нескольких других небольших городах. Там, где Лукас получал заказы. Левей покинул его перед тем как Устрица получил заказ на групповой портрет Корпорации стрелков в Мертвом городе. Можно сказать, Юст бежал от него. Юст не говорит об этом прямо, но это можно прочесть и между строк…

— Интересно, что они не поделили?

— Судя по тому, как это изложено у Левена, — в какой-то момент подмастерье стал смертельно бояться мастера. Вот это место, — Херри поправил очки и без всякого выражения прочел:

— “Я не могу постичь то зло, которое он несет за плечами… Я даже не могу назвать это злом. Скорее это Знание о Зле…”

— Это настолько же туманно, насколько лишено смысла, — сказала я. — У каждого человека существует свое Знание о Зле. Разве я не права, Херри? “Знание о Зле” можно заменить массой других слов. Например, интуиция, чем не синоним?..

Херри вздрогнул и едва не уронил книгу.

— Почему?.. Почему вы произнесли это слово, Катрин?

— Хорошо, если оно вам так активно не нравится, могу подобрать другие: любовь, ненависть, красота, уродство. Смотря что вы вкладываете в понятие “зло”.

— Нет, — заупрямился Херри-бой. — Первой вы все-таки назвали интуицию.

— Ну и что?

— То, что у Лукаса Устрицы была нечеловеческая интуиция… Вы ведь знаете, Катрин, голландцы всегда сражались с морем. Нидерланды и есть “низинные земли”. В тринадцатом, четырнадцатом и последующих веках нашу страну преследовали наводнения. Масса жертв, гигантские усилия, чтобы противостоять им. Последнее, самое крупное, было в 1953 году. Тогда дельта Рейна, Мааса и Шельды оказалась затопленной, погибло больше 1800 человек. И это 1953 год, учтите…

— Но какое отношение имеет к этому Устрица?

— Простите, я отвлекся. Пятнадцатый век, сплошные наводнения, жертвы, разрушенные города. Но Лукас Устрица ни разу не попался. Он уходил из города, а следом за ним устремлялась вода. Так считает Юст Левен, так считали те, кто после смерти Лукаса пытался преследовать его картины.

— А как считаете вы?

— Совсем по-другому, Катрин, совсем по-другому… Лукас Устрица обладал сверхъестественной интуицией — это слово произнесли вы, заметьте. Или Знанием о Зле, так говорит Левен. Существуют животные, которые предчувствуют землетрясения, — кошки, например. Устрица же предчувствовал наводнения.

— Экстрасенс, — хмыкнула я.

— Возможно, он и обладал некоторыми экстрасенсорными способностями. Но он прибыл в Мертвый город и погиб вместе со всеми. Его интуиция не сработала.

— Ну и что?

— Не сработала или не захотела сработать? — Херри поправил очки на переносице. — А что, если он приехал в этот город умереть?

Я нервно засмеялась, и мой смех, отразившись в углах комнаты, зазвенев в фаянсовых тарелках, снова вернулся ко мне.

— Зачем ему нужно было умирать?

— Затем, что должен был родиться кто-то еще. Кто-то, кому Лукас мостил дорогу.

— И кто же этот “кто-то”? — бренди было чересчур крепким, оно ударило мне в голову с такой силой, что силуэт Херри-боя, этой испуганной повивальной бабки Зверя, расползся прямо у меня на глазах.

Повивальная бабка, блестя очками, потрясла перед моим носом фотографиями.

— Это он, Катрин. Вы понимаете, это он!..

В больничку, к психиатрам, сказал бы доблестный Лаврентий Снегирь. Но Снегирь был в далеком и совсем не страшном Питере. Я сидела на проклятом острове, я видела картину, я видела фотографии, я была почти готова поверить в это.