– Может, тебе лекарство дать, Егорыч?
– забеспокоился Левченко. Обезболивающее какое-нибудь, а? Анальгин, баралгин, седалгин, пенталгин, а? Или что-нибудь ещё из этих "гинов"? А?

– Не надо. Само пройдет, - устало поморщился Егоров и закрыл глаза. Потом открыл и, повернув голову, в упор глянул на напарника.

– Рассказывай, что с тобой произошло!
– неожиданно потребовал он. Произошло ведь что-то, да? Я кишками своими чувствую. Потрохами...
– Он опасливо погладил себя по животу, едва прикасаясь ладонью к телу.
– Да?

– Произошло, - не стал скрывать Левченко и рассказал напарнику все о двух бандитах в милицейской форме, о чумазых бомжатах, Петьке с Витькой, счастливо наскочивших на него в лесу, о пребывании в больнице, о том, как велось следствие, о своих горестных визитах к калининградским гаишникам.

Егоров, слушая рассказ, даже стонать перестал.

– М-да, досталось тебе куда больше моего. Даже в сравнение не идет. Он крякнул.
– Поди, унюхай, кто на дороге тебя останавливает: милиционер или бандит? Форма-то всех делает похожими, просто на одно лицо. Как китайцев. Что милиционеров, что бандитов. Я бы тоже, если б был на твоем месте, остановился.
– Егоров опять досадливо крякнул, затем забористо, длинно выругался и сразу стал походить на прежнего матерщинника Егорова, которого Левченко хорошо знал и любил.
– А гаишники наши-то, - хрипло воскликнул он, - гаишники-то! Не думал, что среди них есть такие суки!

– Денег хапают слишком много. Вот и испортились.

– Это дело оставлять так нельзя, - сказал Егоров.

– А что делать? Они же - власть!

– Покумекаем, как их на кривой козе объехать. И что-нибудь прикумекаем, будь уверен! Иди домой и жди моей команды!

Когда на следующее утро Егоров позвонил своему напарнику, на улице было ещё темно, город не проснулся, за окнами царствовала мрачная, плохо освещенная редкими тусклыми фонарями ночь, мелкий твердый снежок тихо падал из невидимых небесных щелей. Снег и беспросветная темнота нагнали на Левченко такую жгучую тоску, что он едва не задохнулся от приступа непонятного страха и обиды: сердце начинало стучать дыряво, подбито, и вообще останавливалось, едва в голову приходили мысли о случившемся. Левченко прочистил горло, откашлялся, не боясь, что разбудит мать - Нина Алексеевна уже не спала, она всегда вставала рано, - поднял трубку и произнес громко:

– Да!

– Здорово, корова!
– поприветствовал в обычной своей манере Егоров, добавил несколько матерных слов - без этого он никак не мог.
– Глаза продрал?

– Продрал.

– Умылся?

– Еще нет.

– И не надо. Умываться вредно для здоровья. Только собственную внешность портить. А это тебе совсем ни к чему. Значит так, Вован! Высокие пороги в ГАИ у всяких там полкашей и подполкашей больше не обивай - не царское это дело, - Егоров говорил напористо, командным, хорошо поставленным голосом, аппендицит не выбил его из седла, - на сей раз ты пойдешь в самую низшую гаишную контору, не в ГАИ даже, а в гаишечку, найдешь там сержанта Быстрова, дашь ему двести баксов и получишь новые права. Понял?

– Так точно!
– быстро и бодро отозвался Левченко.

– Вот и молоток! А у гаишного начальства больше не показывайся. Не ходи. Все, отходился! Хватит! А тех московских козлов в форме мы обязательно найдем и накажем. Ишь, охотники! Ничего, ничего, - Егоров произнес несколько любимых своих слов, не поддающихся печатному воспроизведению, - мы ещё устроим охоту на охотников!

Соглашаясь, Левченко несколько раз кивнул: выражение "охота на охотников" ему понравилось.

– Ты в отпуске давно в последний раз был?
– грозно спросил тем временем напарник, словно работал начальником отдела кадров в их родной конторе.

– Два года назад.

Егоров вновь выругался матом.

– Готовься пойти в отпуск, - заявил он.

– Зачем? Да и не сезон.

– Так надо. Того требуют условия охоты.
– Егоров опять выматерился. Как только откроем сезон - руки должны быть развязаны.

– На работе надо объявлять, что мне восстанавливают права?

– Боже упаси! Ни одному человеку об этом. И вообще, ты безропотно пойдешь работать слесарем. Выскочишь на работу и сразу же подашь заявление об отпуске. На два месяца.

– А если два месяца не дадут?

– А куда они денутся? Дадут. Еще как дадут. Ты компенсацию за то, что так долго не ходил в отпуск, получал?

– Нет.

– Значит, возьмешь отпуском. Если же не будут давать, я на этих толстомясых всех наших водил натравлю. Действуй!
– приказал Егоров, на прощание прохрипел что-то невнятное - то ли выматерился, то ли подбодрил напарника, - в следующую секунду в телефонной трубке раздалось частое далекое пиканье.

В одиннадцать часов Левченко был в маленьком ободранном загончике, где двое сытых сержантов принимали экзамены у выпускников автомобильных курсов.

Один из сержантов оказался Быстровым. Левченко отдал ему двести долларов, тот сунул их, не глядя, в карман, произнес, отведя глаза в сторону:

– Приходи через два часа.

Через два часа права были у Левченко в кармане. Он незамедлительно доложил об этом напарнику. Егоров одобрил:

– Хорошо. Теперь иди в контору, переводись в слесари и пиши заявление об отпуске.

Отпуск Левченко получил без осложнений, кадровичка - веселая голубоглазая девица с пунцовыми щеками - мало походила на сурового лысого чекиста-отставника, прежде сидевшего на её месте; глянув на Левченко, она вопросительно приподняла одну бровку, улыбнулась: "Отпуск сразу за два года не положен", Левченко хотел возразить, но не успел, девица все быстро решила сама: "А-а! Это раньше было не положено, а сейчас положено", и быстренько унеслась с левченковскими бумажками к начальству.