Три года назад он ездил в командировку в город Киев в железнодорожное ведомство пробивать шпалы для расползавшейся во все стороны стальной колеи на их станции, но шпалы не выбил, а вот ног лишился. В самом прямом смысле слова лишился...

Произошло нечто страшное, от чего Климченко не может опомниться по нынешний день. Усталый, раздосадованный от того, что все его усилия пошли прахом - никто ему шпал не дал, люди занялись другим делом - обогащением, начальники главков, по-нынешнему управ или департаментов, в родном ведомстве были больше обеспокоены тем, какие доходы приносят коммерческие ларьки, расположенные в стратегически выгодных местах - на железнодорожных вокзалах, да на площадях, примыкающих к ним, чем какими-то шпалами и костылями, он плюнул на все и вышел из многоэтажной железнодорожной конторы на улицу.

На трамвайной остановке стояло, сбившись в кучку, десятка три человек - кончилась смена на предприятии, расположенном неподалеку, и рабочие торопились домой. С горы, ржаво позвякивая суставами, скатился одинокий трамвайный вагон, резко затормозил. Люди хлынули к нему. Климченко устремился к средней двери, но малость замешкался, в вагон прыгнул уже на ходу и вдавиться в набитое людьми нутро не сумел - чья-то широкая спина, от которой воняло потом, хоть ноздри зажимай, - выдавила его на брусчатку. Сергей закричал, оторвался от поручня и полетел вниз. Он ударился спиной, затылком о камни и на несколько мгновений потерял сознание. В эти несколько страшных мгновений ему и отрезало ноги.

Он тотчас же очнулся, но ног уже не было. Климченко не понял, что произошло, боли не чувствовал, он ощущал только неловкость - как же так он опростоволосился, сорвался с трамвая, валяется теперь при всем честном народе на земле, будто вконец опустившийся бродяжка? Попытался подняться, но не тут-то было - опять повалился на брусчатку... Он вновь попытался подняться, боли опять не почувствовал, боль - оглушающая, вышибающая из глаз красные ошпаривающие брызги, возникла позже, - и вновь упал на камни.

– Да помогите же ему кто-нибудь!
– услышал он истеричный женский визг.
– Мужчины, помогите!

– Вызывайте быстрее "скорую"! Он же истечет кровью!

Климченко изогнулся на камнях, пытаясь сесть, увидел валявшиеся в нескольких метрах от него новенькие коричневые полуботинки турецкого происхождения, хотя на них стояло клеймо известной немецкой фирмы "Саламандра", поморщился страдальчески: "Это кто же с меня штиблеты стащил?" - в следующий миг разглядел, что из штиблет торчат красные булдыжки с отрезанными клетчатыми носками. Его носками - тоже новенькими, купленными в тон к костюму и к ботинкам...

Так Сергей Климченко стал инвалидом.

Жизнь у него с той поры сделалась выверенной не то чтобы до метров до сантиметров, и была практически очерчена рамками дома: от стола к кровати, с кровати в туалет, расположенный, как в городских квартирах, рядом с кухней, из кухни можно было нырнуть в тенистый палисадник, который Климченко специально засадил погуще, чтобы пыль не проникала в дом с дороги.

А дорога проходила под самыми окнами. Но в палисаднике Климченко долго не задерживался - опасался, что кто-нибудь увидит из знакомых, начнет жалеть его, и Сергей, который вообще считал, что жалость унижает человека, этого боялся.

Пенсия, которую ему положили, была ничтожной - на три килограмма картошки...

Как жить дальше, он, честно говоря, не представлял - плыл пока по течению, стараясь не захлебнуться вонючей водой, а что будет за поворотом не было ведомо ни ему, ни жене, ни дочке Лене и вообще никому, и когда Климченко смотрел на свое немногочисленное семейство, ему делалось тоскливо. Единственное, что спасало, - собственный огородик: ни картошку, ни морковку, ни огурцы покупать не надо было, а это уже кое-что... Впрочем, в таком положении, как Сергей Климченко, находилась вся Украина. За исключением, пожалуй, толстощеких проворных мужиков, которые не растерялись, подсуетились вовремя... Но таких мужиков и в России-то немного, а на Украине, наверное, ещё меньше.

Он пытался производить всякие расчеты, планировать свою жизнь, как планировал её раньше и к этому привык, но куда там - реалии, сама действительность, были сильнее человека. Что он, слабенькая, кривоногая, точнее, вообще безногая мошка против беспощадного железного катка, в который обратилась ныне жизнь - весьма неуступчивая дама, ради которой все мы несем свой крест!

Все кончилось однажды и разом, как заметил известный сибирский писатель, обладающий весьма приметливым глазом. Из Харцызска на их станцию на скором поезде № 23 "Москва-Адлер" прикатили двое внушающих уважение, дорого одетых людей, он и она. Прикатили специально к Сергею Климченко, вот ведь как. И откуда только они о нем прослышали?

Когда Климченко спросил об этом мужчину - золотозубого, с толстыми перстнями на пальцах, в ладном малиновом пиджаке, с черными, лишенными блеска глазами, тот ответил довольно туманно:

– Слухом земля полнится... А земля, как известно, - круглая.

Звали мужчину Эдиком. Женщина, полная, яркая, как новогодний карнавал, обращалась к нему только - "Эдик", но для Эдика он был несколько, скажем так, староват. Его следовало бы именовать Эдуардом и, соответственно, по отчеству: Семеновичем, Львовичем, Ивановичем Батьковичем, словом... Один раз женщина обратилась к нему по имени-отчеству и тогда выяснилось, что он действительно не Эдик. И даже не Эдуард. Женщина назвала Эдика Эдинотом Григорьевичем.