Переходя теперь от немецких заговоров на русскую почву, мы сталкиваемся с одним из самых загадочных образов народной поэзии. Огненная Мария (красная девица) встречается не только в русском, но и в сербском и болгарском фольклоре. Откуда явился этот образ, до сих пор не разъяснено. А. Н. Веселовский, отмечая приурочение некоторых празднеств в честь Марии Девы к одному време и с празднованием Ильи, приходит к предположению, что "эпитет "огненной" Марии у сербов и болгар можно бы объяснить из отражения Ильи-громовника" *72. Мансикка, оспаривая это предположение, видит источник образа огненной Марии в иконографии. Придержи аясь строго своего символического метода объяснения, он и в этом образе видит символ. Византийская иконография представляет Богородицу, как Купину Неопалимую, как сосуд с огнем. Вот откуда, по его мнению, взят образ огненной Марии *73. Не имея возмож ости проследить здесь все случаи, где появляется этот образ, я ограничиваюсь только сферою заговоров и попытаюсь поискать, нет ли тут каких-либо указаний на процесс создания образа огненной Марии. Конечно, полученные выводы я и не буду распространять за пределы заговоров.

Прежде всего обращаю внимание на то, что выражение "огненная Мария" в заговорах не встречается. Я этот термин взял лишь потому, что раньше им пользовались Веселовский и Мансикка, и последний подвел под него как раз те явления, о которых я сейчас наме ен говорить. В заговорах упоминаются просто "огненные девицы" *74 и подобные им образы, без названия имен, или упоминается Богородица, Неопалимая Купина *75, но без эпитета "огненная". Под понятие "огненной Марии" Мансикка подвел образы, не носящие э ого имени, а только напоминающие его. После этого замечания начнем сопоставление данных.

Прежде всего оказывается, что при лечении "вогнику", "огнища" у русских употребляется аналогичное средство с немецким. Немцы обводят больное место головешкой, ру ские "кружка вогника первым угарочком з лучины" *76. Поэтому и заговорные мотивы, связанные с этими обрядами, должны быть сходны. И действительно, сходство находится. В немецких заговорах появляется Мария с головешкой: ею она унимает "огонь" *77. В русских заговорах есть нечто подобное. Так, в одном заговоре читаем: "На острове на Буяне сидит баба на камне, у бабы три дочери: первая с огнем, вторая с полымем, третья руду заговаривает и ломоту..." *78. Заговор этот читается от крови, а не от "огня . Но атрибуты дочерей показывают, что они попали сюда из другого мотива. Три дочери очень напоминают латышских трех баб у огня, или бабу с головешкой под мышкою. В русских заговорах 3 девы чаще всего приурочиваются к заговорам от крови; но иногда бол ше им в этих заговорах не приписывается огонь. В данном случае, очевидно, произошло слияние двух заговоров. Один заговор был от крови, и в нем, как и в других заговорах от крови, говорилось о трех девах. Другой же заговор, от "огня" или какой-нибудь ходной болезни, говорил о бабе с огнем, с полымем. Когда произошло слияние, то 3 девы были обращены в 3 дочерей бабы, и ее атрибуты перешли на них. Немецким заговором с Богородицей, несущей огонь, соответствует русский заговор от сибирки с таким обра ением: "Неопалимая Купина, Пресвятая Богородица, не пали ты своим пламям, Господним Духом; укрой, утеши от огня и от пламя..." *79. Навеяно ли такое обращение к Богородице иконографическими впечатлениями или чем другим, не знаю. Для меня важно сейчас только отметить, почему именно потребовалось введение в заговоры такого образа. Очевидно, и на русской почве было то стремление, какое наблюдалось в немецких заговорах: смысл и целесообразность лечения головней (огарком) хотели подкрепить божественны авторитетом, преданием. Поэтому, как в немецких заговорах у Богородицы оказывается в руках Brand, так и в русских появляются девы с огнем - с полымем. Как в немецких заговорах Богородица унимает "огонь", так и в русском к ней обращаются с просьбой н жечь "своим пламям". Однако такой ясной разработки этого сюжета, как у немцев, в русских заговорах не имеется. Возможно, что требующиеся редакции просто утрачены. Но возможно, что они и не развились настоящим образом. А произойти это могло по той причине, что развитие мотива, происшедшего из однородного с немецким обряда, пошло в ином направлении, чем у немцев. Пользование симпатическими эпитетами, метод почти неизвестный на Западе, является излюбленным приемом на славянской почве. Был он примен н и к заговорам от "огня". У Романова один заговор от вогнику начинается так: "Ехали паны чорныя жупаны, красныя кавняры, чорны кареты" *80. Дальнейший текст не имеет ни малейшего отношения к этому зачину. Фраза, очевидно, является каким-то обрывком. Однако всмотримся в нее. "Чорныя жупаны, красныя кавняры" - по какой ассоциации образ черного жупана с красным воротом попал в заговор? И почему именно черный жупан? И почему он в заговоре от вогнику? Мне кажется, что образ навеян тем предметом, како употреблялся при лечении этой болезни. Черный жупан с красным воротом головня, "первый угарочек з лучины". Вот ассоциация. Признак, наблюдающийся в болезни, определяет характер симпатического средства, а затем переносится в заговор. Так при загово ах от желтухи появляется эпитет "желтый", при заговорах на остуду - "ледяной" и т. д. В данном случае воспаление, сопровождающееся сильным жаром, напоминает своей краснотой огонь. Отсюда ассоциация к головне. Но и эпитет "красный" может войти, как импатический, в заговор от той же болезни. Головня и красный ворот черного жупана выражают одну и ту же идею: потухание огня. А симпатические эпитеты, как я уже говорил, очень склонны обращаться в сквозные. То же случилось и с эпитетом "красный" в за оворах от воспаления. Известен мордовский заговор:

Auf einen Herde befindet sich ein rotes Madchen, rote Haare hat sie auf dem Kopfe, ein rotes Tuch auf dem Kopfe, rote Klieder an, uber Klieder ist ein roter Gurt gebunden, rote Bastschuhe hat sie an den Fussen, rote Bastschuhschnure an den Fussen, ro e Binden an den Fussen, rote Handschuhe an den Handen *81.

Мансикка совершенно ошибочно полагает, что в этом образе комически отразилась "огненная Мария" *82. Только предвзятое убеждение, что под всяким женским образом скрывается Богородица, и невнимание к обряду, источнику заговорных образов, могли натолкну ь исследователя на такое предположение. Между девицей, одетой во все красное, и Неопалимой Купиной нет ничего общего. Один образ был привлечен к заговору, благодаря процессу творчества, какой отразился в немецких заговорах и заставил Богородицу нести головешку или огонь; другой же образ ("красной" девицы) был создан заговором. Тот прием, какой наметился в отрывочном упоминании о панах в черных жупанах, красных кавнярах, прием симпатического эпитета, во всей силе выступает в образе "красной" девиц . Если там были только красные воротники, то здесь уже вся одежда красная. И даже сама девица "красная". С образом девицы случилось то же самое, что мы уже наблюдали над образом щуки. Там эпитет "железный", приданный первоначально зубам по известным соображениям, распространился потом на весь образ. Здесь эпитет "красный" пережил то же самое. На панах пока только красные воротники. На девице все красное. Но можно предполагать, что и девица первоначально не вся была красная. Заговор кончается ин ересной подробностью: "красные рукавицы на руках". Если мы отбросим эпитет "красный" во всех остальных случаях, то у нас получится образ совершенно аналогичный тому, какой выработался в немецких заговорах. Там в руках Марии головешка; здесь - на рука девицы "красные" рукавицы. Ту же судьбу, что и эпитет "красный", пережил и другой, параллельный ему, "черный". В белорусском заговоре эпитет "черный" заметно уже склоняется к характеру сквозного: черные жупаны, черные кареты. Может быть, он и был уж сквозным в том заговоре, откуда выдернута эта фраза. Ему, как и "красному", соответствует образ "черной" девицы *83. Так оказывается, что два эпитета, взятые от потухающей головни, черный и красный, существующие в белорусском заговоре, в других заго орах получили самостоятельное развитие, выработались в самостоятельные мотивы. На разработку заговоров с симпатическим эпитетом "красный", может быть, еще в большей степени, чем головня, влиял прием лечения рожи "красной" материей, очень распростране ный в России *84.

Мне пришлось наблюдать лечение рожи бабкой. У больного воспаление распространилось очень сильно: с головы до колен. И вот бабка почти всего ео обвила красной фланелью. При этом я еще узнал, что для удобства, вместо фланели на руки и ноги можно надеть красные рукавицы и чулки. Не отсюда ли "красная девица" мордовского заговора и "красныя кавняры"? То обстоятельство, что девица оказывается сидящей на поде, вовсе не комично. Оно было бы комично, если бы девица была действительно Богородица. Но образ создавался безо всякой даже мысли о Богородице. Все подробности костюма списаны с простой крестьянки. А посажена девица на поде потому, что тут-то именно, около печи, и происходит лечение огарками или сажей. Кроме того, больные рожей почти всегда леж т на печи, потому что знахарки прежде всего не велят ее застуживать. Образ красной девицы на поде и больной, обмотанный во все красное, лежащий на печи, невольно напрашиваются на сопоставление. На появление симпатического эпитета "черный" еще больше, чем головня, могло действовать употребление сажи, как средства против огника. Прием этот известен в Малороссии, где наблюдаются и соответствующие заговоры. В одной малорусской сказке рассказыва тся, как баба мазала сажей покрасневшую шею пьяного мужа, думая, что он испорчен *85. Вот так там лечат от огника. "Тим вихтыком, що мыють горшкы, брать навхрест в челюстях сажу, затоптувать огнык и прымовлять трычи: "Ихала баба лисом. Чорна запаска, чорна сорочка чорный лис рубаты, вугильля палаты, вогнык затоптуваты" *86. Что баба будет рубить лес, это объясняется влиянием на заговор другого обряда: "Як топлять в пичи, взять ниж, торкать ным навхрест челюсти, притоптувать тым ножем огнык и пр мовлять трычи: "Ишла баба чорною дорогою. Сама баба чорна, чорна плахта, чорна запаска. Та не руба ни дуба, ни явора, ни березы, тильки руба огнык" *87. Таковым мне представляется происхождение этих загадочных образов в заговорах от воспалений. Но о акой "огненной Марии" здесь говорить не приходится.

Опять повторяю, что свое толкование я далее сферы заговоров не распространяю. Однако в заговорах образы, обыкновенно сводящиеся к "огненной Марии", не ограничиваются только кругом заговоров от воспалений. Они появляются еще в мотиве, связанном с чара и на любовь. Так, в одной присушке упоминаются какие-то "три девицы, три огненные огневицы" *88. Для Мансикка нет никакого сомнения, что в них отразилась все та же "огненная Мария". И исследователь по этому поводу пробует филологически объяснить, как м образом вместо розового венка и горящего куста, символов Богородицы, в заговорах появляются печь, баня и веник *89. Я после вернусь еще к этим образам, когда буду говорить о присушках, с какими они связаны. Здесь же ограничусь лишь указанием на то, что между женскими образами из заговоров от воспалений и сходными до некоторой степени с ними образами из любовных заговоров нет ничего общего. Они связаны с различными мотивами и развивались на почве различных обрядов. По поводу рассмотренных немецких заговоров можно отметить несколько черт, вообще свойственных немецким заговорам. Если сравнить их с русскими, то бросится в глаза бедность фантазии их творцов. Чудесный элемент фантастики почти совершенно отсутствует. Эпическая часть отутствует чаще, чем в русских заговорах, а когда присутствует - кратка и почти всегда чисто христианского содержания, бедна образами. Разработка ее однообразна. Обыкновенно рассказывается, что шел какой-нибудь святой, и вот случилось или сделал он то-то. Перечни, столь частые у русских, у немцев значительно реже встречаются и бывают обыкновенно короче. Совершенно отсутствует лирический элемент, дающий такую прелесть русским заговорам. К ним скорее всего можно приложить характери тику заговоров, как литературы практической, а не поэтической. Поэтические мотивы врываются в них редко-редко и притом в виде чего-то постороннего. Таков хотя бы следующий заговор: Die Rose hat in diese Welt Uns Gott als Konigin gesandt Und uber ihr das Sternenzelt Als Kronungsmantel ausgespannt. Rose+Rose+Rose+Weiche, Flieh auf eine Leiche, Lass die Lebenden berfeit Von nun an bis in Ewigkeit *91.

Заговор очевидным образом распадается на две части. Заговор, собственно, составляет вторая часть. А первая, поэтическая, приставлена к нему механически и взята, вероятно, из какого-нибудь ходячего стихотворения или песни. Все перечисленные особенност , мне кажется, говорят за то, что немецкие заговоры более позднего происхождения, чем русские. Я имею в виду не общую хронологию, а отношение к той степени культурного развития, на которой стоял народ в то время, когда создал заговоры, сохранившиеся о нашего времени. Отсутствие длинных перечней, бесспорно, указывает на то, что мысль практиковавших заговоры привыкла уже к большей степени обобщения и отвлечения, чем мысль человека, которому для обозначения болезненного состояния тела надо перечисл ть все его члены. Сжатость формул также указывает на большее умение пользоваться словом в определенных целях. Возможность проследить все стадии развития на одних заговорах с чисто христианским содержанием (заговор от воров) указывает на то, что и сам е развитие мотива, вероятно, происходило в эпоху христианскую. Наконец, отсутствие лирики и вообще поэтического элемента, мне кажется, указывает на то, что заговоры находились уже в эпоху их создания в руках ограниченного круга людей; масса в их разр ботке не принимала участия. Этот круг людей смотрел на заговоры исключительно с практической точки зрения и не давал в них места работе живой фантазии. Словом, заговоры создавали уже профессионалы лекари, знахари. Как у немцев, таки у русских выработ лись прочные шаблоны для заговоров. Сравнение этих шаблонов также указывает на более позднее происхождение немецких. Они гораздо короче и ближе подходят к сути дела. Если в эпической части надо изобразить какое-нибудь событие, то приступают к нему бе о всяких околичностей, после самого краткого вступления: шел тот-то и случилось то-то. Далее этого развитие эпической части почти никогда не простирается. Напротив, русский обязательно расскажет, как он встанет, умоется, выйдет из избы во двор, со дв ра в поле до самого синего моря, до латыря-камня, и там нагородит целую кучу чудес. Русские шаблоны образнее немецких и пространнее. Это опять указывает на происхождение их в более раннюю эпоху, когда сам язык был образнее. Чем ниже развитие народа, ем образнее язык; язык диких племен отличается особенною образностью.

Мотив рога. Итак, нам неоднократно уже приходилось встречаться с оригинальным приемом заговорного творчества употреблением сквозных симпатических эпитетов. Мы видели, что благодаря ему создаются отдельные фантастические образы и даже целые картины. Мотив рога разрабатывался этим же самым приемом. Связан он с заговорами от impotentia virilis. ..."Есть окиан море, на пуповине морской лежит Латырь камень, на том Латыре камени стоит булатной дуб и ветвие и корень булатной. Коль тот булатной дуб стоит крепко и плотно, столь бы крепко и плотно стоял былой... ярый... п.....ная жила на женскую п хоть, на полое место. Из под того камени выходит бык пороз, булатны рога и копыта булатныя, и ходит около дуба булатного и тот дуб бодает и толкает и не может того дуба сломит и повалить. Сколь тот крепко булатной дуб стоит и столь крепки рога у поро а, столь бы крепко стояла п.....ная жила"... *92.