В то время звучала модная песенка про Мари, которая "не может стряпать и стирать, зато Мари умеет танцевать...". Это все, конечно, про Лиду. Спеть, сыграть на гитаре, поддержать компанию, вот ее характер. И если в песне далее утверждается, что "тот, кто станет мужем ей, будет счастливей всех мужей"... Вряд ли это про Саню, как мы его прозывали. Жалкая попытка его родителей найти Сане жену и няньку вряд ли была удачной. Но в общем, как-то они жили. Ну а мы на той свадьбе на мотив "Мари" (конечно, это совпадение) пели бойкую песенку, в которой был зашифрован тогдашний доклад Никиты Хрущева, обещавшего нам райскую жизнь в самом ближайшем будущем. Наш ни во что не верующий народ отнесся к Никите, как и его докладу, со снисходительной улыбочкой.

Так что песня (ни в каких фольклорных сборниках ее нет) отражала всеобщее настроение.

Кукуруза - это хлеб, это мясо и паштет,

Неуклонно повышай кукурузы урожай...

Припев у песенки был такой:

Ура, ура, догоним США

По производству мяса, молока,

Ну а потом перегоним США

По потребленью вин и табака...

Там даже будущее наше рисовалось, по Хрущеву, так:

Течет молочная река, и мясные берега,

Растет потребление на душу населения...

Заканчивалась она с очень большим пафосом:

Слава колхозному труду, нам дающему еду,

В шестьдесят восьмом году

Оставим буржуев мы в заду...

Вон когда сроки для коммунизма-то установили и решение приняли. А жрать было нечего и хлеб в магазинах пропал... И мы для нашего сына Ванюшки тот хлеб получали по талонам. А теща, увидав в телеящике вручение каких-то премий спортсменам в виде коробок, незлобно пошутила, что это им дают за хорошую прыгучесть макароны...

А Сашу приняли в Союз писателей с маленькой книжечкой стихов. Я был на той комиссии и даже прочитал стихи про то, как он играет с тещей в карты в дурака... Это рассмешило комиссию и настроило ее на добрый лад. Вскоре на двоих, с Лидой, они получили роскошную по тем временам квартиру прямо напротив американского посольства, на улице Чайковского. Было лишь одно неудобство: над их потолком, на чердаке, располагалась мощнейшая радиоаппаратура, видать, для подслушивания американцев, и когда она включалась, напряжение в сети сильно падало и перего-рали пробки.

Родился у них сын Митька, но Саня все оставался без работы и лишь по временам в издате-льстве "Молодая гвардия" подменял временно женщин, уходящих в декрет. И Саня уже глаз навострил и, встречая в коридорах сотрудниц, мог безошибочно определить, у кого из них он может быть в кандидатах...

Лиде в то время удалось купить машину, и она ездила, подрабатывала извозом, это, конечно, было опасно - работала она по ночам.

Ну а после моего развода с первой женой поделились и друзья: Лида осталась на той, на ее, стороне. Мы теперь подолгу не виделись, но случилось, в метро меня остановил Саня и с гордо-стью показал вырезку из газеты, кажется, из "Литературки": большая подборка стихов...

Еще мне рассказали, что однажды ночью его забрала милиция, кажется он возвращался из гостей, и на всякие там вопросы-допросы стал им читать стихи... Ну а они ему за это пересчитали ребра... Отлеживался в больнице. Это был гонорар.

А вскоре узнал: погиб Саня странным образом. Шел на рассвете из Переделкина по рельсам в направлении Москвы и был сбит электричкой.

Почему на рассвете? Почему пешком?

Поругался ли в очередной раз, или так, ударило в голову?

Или для того и шел по рельсам, чтобы сбило? Никто уже на эти вопросы не ответит.

На похоронах была моя бывшая жена, она рассказала, что отпевали его в Переделкинской церкви, и в какой-то момент, за час до отпевания, вдруг выяснилось, что у него босые ноги... Лида, конечно, была не в себе, и бывшей моей жене срочно пришлось ехать в Москву за ботинками...

Похоронили Саню тут же в Переделкине.

Лида потом мне показала его могилку. "Все как у него написано", сказала.

А я подумал: не впервые, что поэт, если он истинный поэт, угадывает о своем будущем.

Вот и Саня написал:

Ах ты, милочка моя,

Не печалься, Лидка,

Вот могилочка моя,

Синяя калитка.

На погосте темный крест,

Лавочка отволгла,

Пусть я здесь, один, окрест,

Буду долго, долго...

Я тоже хочу быть здесь долго.

"Господи, - подумалось, и подступила привычная вдруг тоска, - а стоит ли возвращаться, если там (там - это наверху, то есть в мире) ничем не лучше, чем здесь?"

Оставаться бы тут, в лифте, в тихом подвале, навечно, и не жарко, и вообще... Я и привык уже. Но не как в Мавзолее - сухофруктом, а жить, погружаясь непрерывно в себя и питая душу памятью лиц, которых я любил.