– В конце концов, интересно выслушать и "маленьких лебедей", - сказал он.
– Хотя понятно, что главный их язык - пластика... Не случайно кто-то из великих говаривал, что совершенство человечества воплощено именно в балете!

Девушки переглянулись и дружно заверили, что они никакая не пластика и совсем уж никакие не маленькие лебеди, о которых так красиво говорил поэт Петя. Хотя танец "маленьких лебедей" они обожают. Наверное, восприняли слова Пети как оригинальную шутку столичных гостей.

Но гости-то удивились. И Андрей, упираясь глазами в закуску, поинтересовался:

– Так вы хотите сказать, что вы... не ба-ле-ри-ны?

– А почему мы должны быть балерины?
– спросили, в свою очередь, девушки.

– Но кто же вы тогда? Если вы... не ба-ле-ри-ны?

– Как - кто? Мы "не ба-ле-ри-ны"...
– отвечала одна, не самая робкая из них.

– И не актрисы?

– Конечно нет.

Вот тут и наступила неловкая пауза. Обстановку разрядил рассудительный и почти трезвый Серега.

– Ай да ваш Павел Семенович!
– воскликнул он.
– Ай да умница, сукин он сын!

– Почему - наш?
– парировали девушки.
– Может, он "ваш" Павел Семенович?

– Наш! Наш!
– завопили поэты.
– Ге-ни-аль-ный администратор!

– У Даля, между прочим, - сказал умный Серега, - слово "администратор" обозначает - исполнительный человек...

– Исполнил! Исполнил!
– было единодушно решено. И веселье продолжилось далее.

Было тут же предложено выпить за здоровье Павла Семеновича, который столь тонко и глубоко смог постичь душу поэта.

"Три души", - добавил я и, пригубив вино, поспешил откланяться.

Меня, кажется, и не удерживали. Творческих единиц после моего ухода оставалось ровно столько, сколько нужно для полного взаимопонимания.

Прощаясь, я успел перекинуться с поэтами по поводу будущей нашей встречи, поскольку вслед за мной они собирались побывать на Байкале.

– В Слюдянке... Через три дня, - Серега, поблескивая золотыми очками, привстал и протянул мне рюмку.
– Предлагаю выпить за неожиданность!

Неожиданно, так я понимал, встретились в редакции. Неожиданно получили гонорар за ненапечатанные стихи... И девушек подцепили...

– За неожиданную встречу на Байкале, которую ожидаю.
– Я выпил последнюю рюмку и ушел к себе в номер.

На пути пароходика оказалась Листвянка. Полукурортная, полутаежная Листвянка: лесистые взгорья, мягко огибающие "славное море", искрами вспыхивавшее у горизонта; повидал и порт Байкал, крошечный, обжитой у берега пятачок, где на узкой кромке, под скалой, приткнулся стальной аппендикс заброшенной Транссибирской магистрали, а на нем, прямо на рельсах, паслись лошади, выщипывая траву между шпал...

А еще через три дня я оказался в Слюдянке. Поселочек на самом юге Байкальского моря. Тут проходит новая, спрямленная трасса железной дороги, и тут же в горах добывают мрамор, всех цветов радуги. Я подобрал несколько осколков на память, но прежде попытался узнать, не наезжа-ли ли сюда трое московских поэтов.

В ответ услыхал, что были, как же! Приехали, расположились, собирались выступать в местном клубе, но вдруг сорвались и... Даже вещички кой-какие оставили... Рубашку вот, плащ...

– Первая неожиданность, - только и смог я произнести.

– Да, - сказали в гостинице.
– Мы тоже не ожидали. А вещички-то куда девать? Может, захватите? Вы же в Москве небось встречаетесь...

– Бывает, - отвечал я, поглядывая в окошко на сверкающую водную гладь. В памяти прокручивалась песенка, услышанная на пароходе:

Избушка на Байкале, сиреневый дымок,

Избушку не искал я, но миновать не мог,

Не мог не обратиться к рыбачке молодой:

Напои меня, рыбачка, байкальскою водой...

Рыбачка напоила, спросив, далек ли путь,

И тихо предложила немного отдохнуть,

Был взгляд рыбачки светел и, как Байкал, глубок,

Трепал морские сети култукский ветерок...

Не знаю уж, как там с рыбачками, которых якобы встречаешь на Байкале, а вот "култукский ветерок", насколько я понимал, - это стихия, которая приносит неожиданность... Непогоду, и бурю, и заезжих поэтов... Или их вещички...

Я забрал рубашку и плащ, решив про себя, что, пожалуй, нагоню их в Усть-Баргузине, где у них запланирована встреча с тамошними промысловиками.