Командир дивизии бодро и энергично затрусил по коридору. Он поднялся по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, свернул налево и оказался перед закрытой дверью. Эту дверь когда -то давно красили, но после этого много тренировались в метании по ней штыка, и она была облезлая, потрескавшаяся и покореженная.

– Открыть!
– рявкнул проверяющий, после трех безуспешных легких толчков в нее.

Дверь не поддалась и после, удара плечом Хомутецкого.

В комнатке пели что-то из белогвардейского репертуара.

– Эй! Кто там поет!
– громко крикнул командир полка.
– Немедленно отоприте! Это подполковник Хомутецкий!

За дверью раздавалось громкое: "Подайте патроны поручик Колчаков, поручик Лунев - наливайте вина".

Музыка резко оборвалась, пение прекратилось. В комнате наступила напряженная тишина. Затем послышался звон стаканов и негромкий разговор.

– Откройте дверь, негодяи! Я вам приказываю!
– вновь вскричал Хомутецкий.

– А ты кто такой?
– раздался из-за двери чей-то нетрезвый голос.

– Я начальник гарнизона! Рядом стоит командир дивизии. Немедленно открыть дверь, иначе, я ее выломаю!

Кто-то что-то сказал, другой человек рассмеялся, встал и подошел к двери. Замок щелкнул, и она широко распахнулась. В проеме стоял нетрезвый офицер с красным опухшим лицом, в форменной рубашке, спортивных штанах и тапочках.

– Ты кто?
– спросил пришедший в ярость генерал.
– почему не на занятиях?!

– Я? Я, поручик Колчаков, а это поручик Лунев. Между прочим, правнук декабриста!
– представился пьяный офицер. Почему мы не на службе? А, потому! Пьем!

– Что!!!
– вскричал генерал.

– Что?! Водку. Да, пьем! И будем пить! Пока не сдохнем! Надоело все! Армия эта, пустыня, и эти чурки вокруг.

– На гауптвахту негодяя!
– воскликнул генерал.
– Хомутецкий, на семь суток! От моего имени. Алкоголики! Бездельники! Отдать под суд "чести офицеров".

Колчаков, осознав, что этот всесильный генерал способен на многое, и может решать его судьбу, упал на колени, и взмолился:

– Товарищ генерал! Умоляю, уволь меня из этой армии! Не мучьте, ни себя, ни меня!

Генерал вопрошающе посмотрел на Хомутецкого.

– Так точно!
– подтвердил командир полка.
– Не желает служить в Советской Армии, написал три рапорта об увольнении.

– Так-так! Не хотим служить Родине?
– вспылил генерал.

– Нет, не хотим!
– подтвердил, выглянув из- за плеча приятеля, шатающийся и, еле стоящий на ногах, Лунев.
– Ни в Советской, ни в какой другой. Увольте нас, пожалуйста.

– Снять обоих с учебных должностей и перевести командирами взводов в БУПТ.

Колчаков внезапно с грохотом рухнул на колени и взмолился:

– Генерал! Отец родной! Благодетель ты наш! Не губи! Уволь ради Христа! Честное слово, пить брошу! Человеком стану! Только уволь! Нет больше сил, торчать в этой дыре.

– Нет, сынок, мы Вас заставим Родину любить и честно ей служить! произнес Асланян.
– Хомутецкий, рапорт порвать, в увольнении отказать! На гауптвахту их! Будем дальше воспитывать этих бездельников. Замполит, может их еще из партии и комсомола исключить? Как считаешь?

– Исключим, обязательно исключим Лунева. А замполит роты Колчаков, имеет высокопоставленного родителя, (командир прошептал на ухо генералу кого именно), так точно, генерал - полковник. Он самый!

– Они оба будут строго наказаны!- выкрикнул через плечо командира Бердымурадов.

– Вот и славно! Нужно подумать, может лишить их звездочек? Пусть послужат лейтенантами?
– продолжил мысли вслух комдив.

Лунев поддержал дружка и тоже упал на колени, протягивая призывно руки к генералу:

– "Отец родной"! Будь так милостив! Лиши звания! Уволь из армии! Век на тебя будем богу молить!

Колчаков поддержал приятеля торжественным обещанием:

– Ей-ей! И я человеком стану! Хоть трактористом в деревне буду! Выгони хоть с "волчьим билетом" на гражданку!

– Только Вас в деревне и не хватает!
– усмехнулся комдив.
– Мало алкашей на селе! Нет, мы вас сами перевоспитаем. Никуда не уволим, не имеем такого права! Обоим по семь суток гауптвахты и после отсидки, ко мне на беседу!