В эту минуту в дверь кабинета дважды постучали. Пани Ляттер очнулась и посмотрела на часы.

— Одиннадцать часов вечера, — сказала она. — Что случилось? Войдите!

Вошла панна Говард. Движения ее были так робки и глаза так скромно опущены долу, что пани Ляттер встревожилась.

— В чем дело? — резко спросила она. — Уж не хотят ли ученицы выгнать еще одного учителя?

Панна Говард по-своему покраснела.

— Вы не можете забыть этого случая с Дембицким, — сухо сказала она. — А меж тем это было сделано для вас. Вы терпеть не могли этого человека.

— Ах, панна Клара, вы могли бы предоставить мне хотя бы свободу не любить кого мне вздумается! — вспыхнула пани Ляттер. — С чем вы пришли на этот раз?

Робость панны Говард исчезла.

— Так вот благодарность за дружеские чувства? — воскликнула она. — С этой минуты, — продолжала она насмешливым тоном, — вы можете быть уверены, что я не стану вмешиваться в ваши личные дела, даже если бы…

— Так вы сегодня пришли не по моему личному делу? Слава богу!

— Вы угадали. Меня привела сюда беда, которая постигла третье лицо, это великое дело и в то же время великая социальная несправедливость.

— Вы думаете, сударыня, что я располагаю соответствующей властью? — спросила пани Ляттер.

— Властью? Не знаю. Скорее это ваш долг. Иоася в положении… — тихо закончила панна Говард.

У пани Ляттер дрогнули губы. Однако, не меняя тона, она бросила:

— Вот как? Поздравляю.

— Поздравьте… своего сына…

Пани Ляттер позеленела, губы и глаза у нее задергались.

— Вы, вероятно, бредите, панна Клара, — ответила она сдавленным голосом. — Думаете ли вы о том, что говорите? Повторяя бессмысленные сплетни, вы губите сумасбродную, правда, но, в сущности, неплохую девушку. Ведь Иоанна все время развлекается, бывает в обществе. На прошлой неделе она даже была хозяйкой на каком-то вечере.

— Она не может поступать иначе, — пожав плечами, сказала панна Говард. — Но придет время…

Пани Ляттер минуту смотрела на нее, дрожа от гнева. Спокойствие панны Говард приводило ее в ярость.

— Что вы говорите? Что все это значит? В конце концов какое мне до этого дело? По вашему требованию я уволила Иоанну, она уже не служит в моем пансионе, так какое мне дело до всех этих новостей?

— Дело касается вашего сына, сударыня…

— Моего сына? — крикнула пани Ляттер. — Вы хотите внушить мне, что я должна нести ответственность, если какая-нибудь гувернантка заведет интрижку? Все это ложь с Иоасей, но если даже это так, кто имеет право обвинять моего сына?

— Естественно, его жертва.

— Ха-ха-ха! Иоася жертва моего сына! А я должна стать покровительницей особы, которая целый год тайком от меня гуляла в городе. Повторяю, я не верю тому, что вы говорите об Иоасе, но допустим даже, что это правда. Тогда позвольте узнать, действительно ли мой сын был последним, если он и в самом деле впутался в эту авантюру?

Панна Говард смешалась.

— Вы не можете говорить так об Иоасе, — сказала она. — Ведь она была на ужине с паном Казимежем… ну… тогда…

— А со сколькими бывала раньше? Я не верю тому, что вы говорите об Иоасе, но если даже это правда, мой сын имеет право не верить ей. Ведь эта девушка обманывала меня, она говорила, что уходит к родным, а сама шла на свидание; кто же может поручиться, что она не обманывала моего сына и всех своих любовников, если он был одним из них?

— А если сама Иоася скажет, что это пан Казимеж?

— Кому скажет? — спросила пани Ляттер.

— Вам.

Пани Ляттер схватила со стола лампу, сняла абажур и осветила стену, на которой висели два портрета ее детей.

— Взгляните! — воскликнула она, обращаясь к панне Говард. — Это Казик, когда ему было пять лет, а это Эленка, когда ей было три года. Вот фамильные черты Норских. Тот, кто хочет убедить меня в том, что Казик… тот должен показать мне ребенка, похожего на Казика или на Эленку. Поймите меня, сударыня!

— Значит, надо ждать если не три года, то целых пять лет, — прервала ее панна Говард. — А тем временем…

— Что тем временем?

— Что должна делать обольщенная девушка?

— Не рисковать… не охотиться за мужчинами, тогда они не будут обольщать ее! — со смехом ответила пани Ляттер.

— Она не виновата, она не знала, что ждет ее.

— Панна Клара, — уже спокойно сказала пани Ляттер. — Мы люди взрослые, а вы рассуждаете, как пансионерка. Ведь все наше воспитание направлено к тому, чтобы уберечь нас от обольщенья. Нам велят не шататься по ночам, не заигрывать с мужчинами, остерегаться их. Весь свет следит за нами, нас ждет позор за каждую улыбку, за каждый свободный жест. Словом, девушку стерегут каменные стены. Так можно ли назвать ее обольщенной, если она, по доброй воле, не слушая предостережений, каждый день перескакивает через эти стены?