– Вы убили капитана?!
– вскрикнул Буслей.

– А вам какое дело. Молчите вы. А то и вам каюк будет.

И, резко повернувшись, отошел прочь.

Буслей вскоре узнал, что во время бунта, который разразился на судне, кроме капитана и Джонй Люкса, погиб еще один матрос, свалившийся случайно за борт. Теперь на судне оставалось четверо матросов, повар Джорджанэ, боцман и Буслей.

Матросы словно обезумели. Они по целым дням пили без просыпу виски, и результаты пьянства не замедлили сказаться: два матроса поссорились, и в драке один зарезал другого.

В этот день в капитанскую, где по целым дням сидел Буслей, вошел боцман.

– Вот что, сэр, я пришел повиниться. Капитана-то, верно... я ухлопал.

– Вы убили Смитса? За что?

– Обезумел, сэр. Все мне казалось, что он, капитан, во всем виноват. Ну, говорю же, с ума сошел я.

– А теперь?

– Теперь я пришел в себя. Вижу, нет мне прощения. Капитанто Смите ни сном ни духом не виноват был. Такая, знать, судьба... Ну и вот, принес я вам револьвер.

– Зачем это? ,

– Прошу я вас, сэр, покончите вы со мной. Застрелите меня, как последнюю собаку. Потому что я этого заслужил.

Но Буслей, вырвав револьвер из рук моряка, швырнул его под койку.

Боцман постоял, повздыхал, потом вышел, из каюты. Пять минут спустя на палубе раздался выстрел.

Когда Буслей выбежал туда, на защитой кровью палубе лежало огромное тело застрелившегося боцмана. Около трупа стояло трое матросов.

Буслей распорядился сбросить тело боцмана в воду и замыть кровь на палубе. Выбежавший из камбуза Джорджанэ первым принялся за дело.

– Пожалуйста, синьор,- обратился он к мертвому боцману веселым тоном.- Позвольте отправить вас на новую квартиру. Вот так. Гоп-гоп!

И, когда тело самоубийцы гулко шлепнулось в воду и навеки скрылось под водорослями, итальянец засмеялся странным, ненормальным смехом, а потом пустился приплясывать.

– Весело, ох, как весело!
– кричал он, захлебываясь и напевая какую-то бессмыслицу.

– Свяжите его! Он сошел с ума!
– крикнул ошеломленным матросам Буслей.

Те нерешительно двинулись по направлению к Джорджанэ, продолжавшему распевать что-то во все горло.

– Э, шалишь,- засмеялся он, увидев подходивших матросов.- Вы хотите избрать меня сенатором и президентом? Но ваше дело не выгорит. Не смейте прикасаться ко мне! Иначе я... Гоп-гоп!

Он вскочил на перила, побалансировал там несколько секунд, потом ринулся за борт.

Еще одну жертву взяли неумолимые саргассы...

Шли дни, монотонные, однообразные.

Матросов Буслей почти не видел. Иногда только, выходя в поисках провизии, он наталкивался на кого-нибудь из них.

Как-то два дня подряд Буслей видел одного из матросов: тот лежал поперек коридора, не меняя позы. Буслей приблизился к лежавшему, тронул его. Перед ним был уже начавший разлагаться труп.

Буслей побрел по всему судну. Надо было найти двух остальных матросов, чтобы при их помощи выбросить с судна труп умершего. Но отыскать удалось только одного, да и тот^был в ужасном виде. В припадке белой горячки метался он по большой, матросской каюте, катался по полу, падал, разбивался, поднимался, весь окровавленный, и плакал, как ребенок.

С трудом Буслей поднял труп умершего матроса и выбросил его за борт. На другой день на пароходе стояла могильная тишина:

последний из оставшихся еще матросов повесился, и его-обезображенный труп также был сброшен Буслеем в водоросли.

Прошло еще несколько дней.

Оставшийся единственным обитателем судна, Буслей жил на пароходе странной, кошмарной жизнью. В сущности, он чувствовал себя здоровым, сильным и крепким, но им овладело полное безразличие ко всему.

Автоматически он просыпался по утрам, разыскивал в кладовых парохода какую-нибудь снедь, насыщался, потом выбирался на палубу и по целым часам сидел там, тупо глядя на расстилавшееся вокруг "Лидса", сплошь заросшее водорослями, пространство моря. Мысль работала сонно, тупо.

На ночь Буслей уходил в свою каюту, старательно баррикадировался, ложился на койку и засыпал мертвым сном.

Однажды днем ему под руки подвернулось маленькое зеркало. Машинально взглянул он в зеркало и не узнал себя: на него глядело совершенно незнакомое, грязное, несколько обрюзгшее лицо, заплывшее жиром, голова почти сплошь была покрыта седыми волосами...

– Но... но неужели это я?
– хриплым голосом ' вымолвил Буслей.- Черт знает, что такое! Надо бы побриться, что ли.

И опять потекли дни сонной чередой.