Здесь таилась опасность, которой ни он, ни Р. еще не понимали: тонкой поэтической ткани Блока не могли подойти внешние приемы, уместные в романтической мелодраме Гюго или шекспировской трагедии...

Но Р. был восхищен его фантастической чуткостью к актерской природе, мгновенной реакцией на ее тайный сигнал, и, пусть в этом случае ошибочным, но покоряющим ощущением масштабной формы.

По поводу Гали Волковой (Изоры) дело обстояло хуже: она не показалась Мастеру необходимой для театра героиней. И хотя до Р. доходило заранее, что Гогу активно подбивают заменить "чужую" "своей", это его, мягко говоря, огорчило.

– Понимаете, Володя, - сказал Гога в нос и почему-то обиженно, - в ней нет явной сексуальности.
– такого аргумента Р. не ожидал и не нашелся с ответом. И потом, этически непонятно, почему главную роль играет актриса не из нашего театра...

– Но вы же решили: Волкова - "в порядке дебюта".

– Да, я помню, - сказал Гога, - но это не меняет дела...

Тогда Р. разволновался и пошел ва-банк:

– В таких случаях Товстоногов задает вопрос: "Ваше предложение?.." Я обращаю его к вам, Георгий Александрович!

И стал смотреть на него в упор.

Гога засопел и стал не спеша доставать новую сигарету. Потом вынул зажигалку и закурил. Потом спрятал зажигалку и подвинул поближе пепельницу.

Р. ждал, не отводя от него взгляда. Молчание затягивалось, и Дина стала ему помогать.

– Может быть, А.?
– неуверенно спросила она.

Мастер отрицательно покачал головой.

– А если В.?
– снова нашлась Дина.

Он только поморщился.

– Ну, тогда - Б., - убежденно сказала она.

– Нет, она здесь не подходит, - отвел третью кандидатуру Гога.

Очевидно, он сам успел перебрать наши возможности, и они его не устроили. Теперь, после прогона, он лучше представлял, какая здесь нужна героиня, и если Гале, по его мнению, недоставало сексуальности, то названным Диной - чего-то другого. А чего-то другого у Гали как раз хватало.

Нам вообще крупно повезло в том, что Мастер не взялся читать "Розу и Крест" до прогона и проглотил блоковскую драму вместе с театральной упаковкой. "Незнакомку" и "Балаганчик" он прочел перед самым запуском и тут же его отменил. Правда, тогда не было речи о блоковском юбилее, а теперь маячил юбилей...

Подумав еще мгновение, Гога резко повернулся к Дине и так же обиженно, как мне, сказал:

– В Б. нет настоящего драматизма!..

Теперь было ясно, откуда ветер дует...

Тогда я сказал:

– Георгий Александрович! Вы лучше меня понимаете, что значат пятнадцать репетиций в ноябре. На них упадет вся постановочная работа: бои, свет, музыка, костюмы... Дай Бог, чтобы я как-то довел этих актеров, а начинать от печки с новой героиней - завал!..

– Я вас понимаю, - сказал он мягко и все-таки упрямо, - поэтому не требую немедленной замены. Пожалуйста, подумайте и скажите мне после премьеры, кого вы собираетесь ввести.

Да, судьба премьеры была счастливо решена, но он настаивал на своем и не задумался о судьбе Гали. Ей предоставлялось право мучиться ролью все лето, искать и донашивать ее до ноября, с болью и радостью рожать на премьере, и все для того, чтобы тут же расстаться с долгожданным ребенком и отдать его в чужие руки...

Я сам испытал все это, когда прямо на генеральной он отнял у меня принца Гарри, а теперь вот велит подвергнуть вивисекции Галю, лучшую мою ученицу и первую актрису пушкинской студии. А то, что она, понимая меня с полуслова, помогла сегодня решить судьбу спектакля, будет спасать его в ноябре и тем самым выручает театр, это для него что-нибудь значит? А то, что отказ от Гали равносилен моему предательству, это он понимает?..

Ситуация была типовой: гроссмейстер видел партию наперед до самой победы, и пешечные жертвы его не заботили...

Я сидел перед ним и Диной, опустив голову, и чувствовал, что заплатить за спектакль такой ценой едва ли сумею...

И все же, стоило сейчас "упереться рогом", и я подвергну опасности все дело, в том числе и Галю Волкову. А если дело пойдет насмарку из-за моей прямолинейной настырности, это будет предательством по отношению к Блоку, себе и всем остальным...

"Пора становиться гибким, - говорил я себе, - пора быть хитрым. Следует довести до "сдачи", а там придут блоковеды и Галю Волкову, может быть, защитят". Что им придется защищать меня, я не предполагал. "И вообще, - думал я, - утро вечера мудренее". Сколько у нас времени до ноября, и как может вырасти в роли актриса! Может, ее и защищать не придется? Ну что мне стоит обещать Гоге "подумать"?

Но так как он видел, что я уже вовсю думаю, сидя перед ним в позе "Мыслителя" на шатучей табуретке, я этого слова все-таки избежал...

Перед самым выпуском Гога появился в зале, но не один, а с выводком каких-то стажеров, и стало ясно, что он станет не только помогать играющему режиссеру Р., но и давать гостям "смелые уроки".

Так и вышло: едва началась репетиция, Мастер тотчас ее остановил и попросил артиста Р., то есть блоковского Бертрана, перейти с правой стороны сцены на левую и сесть на табурет не спиной к залу, как было прежде, а лицом. Таким решительным жестом было достигнуто общее впечатление о том, что собравшиеся станут очевидцами полной сценической перестройки.