И даже Семен Ефимович Розенцвейг, "за ту же зарплату" написавший прекрасную музыку, тоже капризничал и взвивался, заявляя, что если исполнитель главной песни о "Радости-Страданьи" Изиль Захарович Заблудовский не возьмет нужную Сене ноту, то Сеня заберет у меня все ноты без исключения и, хотя и "невэтомдело", уйдет из спектакля "вообсче"...

И все-таки автор клятвенно заверяет читателя, что ни в чем не винит своих дорогих коллег, которые доставили ему много веселья и радости; по модели Блока "квадратный", то есть приземленный мир обязан был противостоять миру высокому, символическому; и он хорошо делал свое "квадратное" дело, важно было не спасовать перед ним и всем вместе позаботиться о другом...

В писательской поликлинике Р. встретился с Федором Александровичем Абрамовым.

– Ну, что происходит, Володя, - неподражаемо окая, спросил он, - что делаете?..

Р. сообщил о "Розе и Кресте" в театре и пушкинской премьере в студии.

Пока ждали очереди к зубному, Абрамов произнес горячий монолог.

– Не люблю "Розу и Крест", да и вообще все его пьески... Арлекины, паяцы... Чепуха все это, понимаешь... Вообще, устраивают из него чуть ли не Пушкина... Кощунство это!.. Декадент, понимаешь... Я бы издал одну книжицу, во-от таку-ю, - он показал двумя пальцами, какую тоненькую книжку Блока он бы издал, - и все!..

Федор Александрович помолчал, щупая щеку. Очевидно, зуб болел не на шутку.

– "О, Русь моя, жена моя...", понимаешь!..
– снова взорвался он.
– Ну что это такое?.. Все говорили: Русь - мать, а ему - жена, понимаешь!.. В постель Родину тащит, понимаешь!.. Что такое?!. Не люблю!.. А вот Пушкин, это - по делу... Это - хорошо, это - приду...

На решающий прогон Гога появился с Диной Шварц, а может быть, и с кем-то еще, кого я не различил или не запомнил. Р. мог помочь делу только как актер, не хлопоча по пустякам, а сосредоточившись на оценках и действиях рыцаря Бертрана.

И то сказать, ребята свои задачи помнили, прием должен был сработать сам по себе, а пьесу я уже любил так, как будто сам ее сочинил не далее чем вчера.

Ну, мы вышли, сели на свои места, я сказал вступительное слово о том, как блок хотел сам поставить "Розу и Крест" в Большом драматическом и даже провел три репетиции; роздал актерам тетрадки с ролями, и началась "читка". То есть сначала читка, а потом - игра.

Иногда чудилось, будто он сам, председатель режиссерского управления "Больдрамта", в своем белом свитере появляется в репзале светлою тенью и болеет душой за себя и за нас. В конце концов, в тот день мы боролись с исторической несправедливостью: он столько сделал для этого театра, а его пьесы никогда здесь не шли...

Ради Блока или ради Бога, но все внутренне собрались...

По мере развития сюжета на глазах у зрителя возникал и сам спектакль вплоть до парадной премьеры. Начиная со второй сцены актеры стали отрываться от стола и тетрадок с ролями, добиваясь своего, взяли в руки оружие, воспользовались реквизитом, превратились в своих персонажей; зазвучала музыка, и вместе с наступлением весны в сцене "Майские календы" возник праздник посильной для нас театральности.

Чем мы были богаты, тем были и рады.

Через несколько минут после начала Р. заметил, что Гога выпрямил спину, потянулся в сторону сцены, засопел и начал поводить носом справа налево и наоборот, зорко следя за всем происходящим на площадке. Время от времени он склонялся к Дине и что-то шептал ей в подставленное ухо...

После прогона Гога сказал исполнителям, что в конце тяжелейшего сезона люди проявили себя с лучшей стороны, и у многих возникла перспектива хороших актерских работ.

Названные возликовали.

– Правда, это будет спектакль для эстетов, - не преминул добавить он.

– Таких много, - жарко вмешалась Дина Шварц, - таких очень много, мне уже все звонят и спрашивают о премьере!..

– Но мы, Большой драматический театр, - продолжал Георгий Александрович, как бы не замечая Дининой вставки, - имеем на это полное право, тем более что "Роза и Крест" пойдет на малой сцене...

Когда воодушевленные перспективой актеры ушли, он дал несколько советов, например: обозначить музыкой бой во время сцены "Майские календы", а к любовному дуэту Капеллана и Алисы предложил добавить легкую пантомиму в стиле Ватто.

Что касается артиста Р., то ему он посоветовал взять внешнюю характерность "в направлении Ричарда Третьего"...

– Он же урод, - сказал Гога, и Р. в который раз поразился его чуткости.

"Уродство" Бертрана он если не играл, то имел в виду. Правда, Р. не думал "в направлении Ричарда", а оглянулся на Квазимодо, потому что Бертран француз и простолюдин, с трудом выбившийся в рыцари, и, вероятно, в прогоне позволил себе дать на это подсознательный намек. Но Гога с шаманской проницательностью тайное намерение подхватил и тут же предложил развить его до внешней характерности.