— Дура!

— Пока, — Кикимора поднялась со стула и устремилась из квартиры.

В подвале все собрались давно. Разговор зашел о том же, о чем спрашивала Кикимору мать, — что делать дальше.

— Надо дела делать, — гундосил снова Туман. Его распирало оттого, что они являются обладателями огромного богатства — пяти стволов и нескольких коробок патронов — и не могут его употребить в дело. Наверное, так чувствует себя евнух, охраняющий гарем, падкий до женского пола и не способный ни на что.

— А если сберкассу взять, — предложил Туман.

— Какую сберкассу? — возмутился Тюрьма. — Ты с трех метров в Хорька не попал! А менты со стволами выскочат — чего ты делать будешь?

— Ты недавно ментов собирался валить, — огрызнулся не терпящий противоречий Туман.

— Я и сейчас согласен.

— Да, — задумался Туман. — Нужно потренироваться.

— Как? — не понял Тюрьма.

— Ну, грохнуть кого-то.

— Ну ты даешь, — протянул Шварц.

— Кому даю — мое дело, — кинул зло Туман. — Завалим, посмотрим, как оно, в натуре.

— А кого? — с сомнением произнес Тюрьма.

— А давайте папашу моего! — подала голос Кикимора.

— Кого? — удивился Тюрьма.

— Предка. Козел, житья не дает. Во, — она стянула джинсы и продемонстрировала исполосованный отцовским ремнем зад.

— Не. Сразу нас найдут, — отмахнулся Туман.

— Не найдут, — закапризничала Кикимора.

— Вентиль закрути, — бросил ей Туман, и Кикимора тут же послушно заткнулась. — Надо кого-то со стороны завалить.

— И кого?

— У теплоцентрали на Фруктовой бомжара живет. Его и завалим.

— А чего он тебе? — удивился Тюрьма.

— А ничего… Три года его, суку, знаю. С мамашей моей квасил и квасил. Во, — Туман ощерился, демонстрируя ряд зубов, в котором чернел провал. — Зуб, сука помойная, высадил.

— Давай лучше наваляем, — предложил Шварц.

— Наваляем… Он в два раза тебя шире. Кулак — во… Его мочить сразу надо.

Энтузиазма по этому поводу ни у кого, кроме Тумана, не возникло. Но ему, наконец, удалось уговорить корешей.

— А ты знаешь, где он? — спросил Туман.

— В восемь утра на электричку попрется, — сказал Туман. — У него в Москве точка. Милостыню просит. Я знаю его маршрут.

Рука, которую он держал под рубахой, вспотела. Пальцы впились в рукоятку пистолета, будто замерзли на ней, и, казалось, разморозить их уже не в силах никому.

Сознание у Тумана будто раздвоилось. Одна часть взирала на все с холодным интересом стороннего зрителя. Другая металась где-то в области сердца и гнала по жилам кровь, сжимала все изнутри и толкала в мозг дурные предчувствия и мысли.

Вдруг возникла дурацкая и страшноватенькая картинка — вот он вынимает пистолет, жмет на спусковой крючок, а железяка оказывается бесполезной. И он с Гусем, так звали того татуированного, прошедшего половину зон России бомжа, оказывается лицом к лицу. Какие кулаки у Гуся — он помнил отлично.

Дрожь опять прошла по телу. Туман не верил, что отважится подойти и выстрелить. И мечтал, чтобы Гусь, постоянно отправляющийся по утрам по этому маршруту, на этот раз передумал, или заболел, или его повязала милиция, а еще лучше, чтобы он просто сдох от левой водки.

Раздался леденящий душу вопль. У Тумана едва не выпрыгнуло сердце… Оказалось — вопят сцепившиеся коты.

Туман с трудом разомкнул вспотевшие пальцы и потряс рукой, возвращая в нее кровообращение. Все, пора успокоиться. Тюрьма, маячивший вдалеке, около перекопанной еще полгода назад траншеи, над которой шли широкие трубы, не должен видеть, что он трясется. Туман, мало что знавший в жизни, тем не менее выучил: если хочешь верховодить в шобле, никогда нельзя показывать слабость.

Он глянул на часы «Сейко», которые снял с того же паренька, с которого стянул куртку. Стрелки показывали шесть сорок одну.

Место было заброшенное. Здесь проходила открытая теплоцентраль, дальше располагался покинутый коровник и недостроенные здания овощного совхоза. Гусь выбрал это место, потому что тут тепло и менты захаживают редко. Можно было, конечно, отправиться искать его там, в развалинах старой стройки, в заброшенных подвалах и развалившихся строительных вагончиках, но вряд ли там его найдешь. Да и тогда вообще неизвестно, чья возьмет.

Туман, обуреваемый противоречивыми чувствами, ощутил боль в груди. Каждая секунда ожидания отдавалась болью.