– Сережа считает только себя поэтом,- заявил Мариенгоф,- остальные поэты для него не существуют!

Тихий благовоспитанный Ивнев взорвался. Он начал с Мариенгофа:

– "Зеленых облаков стоячие пруды",- процитировал он строчку из поэмы Анатолия "Слепые ноги" и воскликнул: "Умри, Мариенгоф, лучше ты не напишешь!"

Он стал говорить, что эта строка выражает поэтическое нутро Анатолия, что зря он писал о массовом терроре и получил прозвище "мясорубки". Настоящий Мариенгоф это - тихость, спокойствие, именно, стоячий пруд. И очень ловко позолотил пилюлю, сказав, что у Анатолия свой стиль увядания.

Потом Рюрик перешел к Шершеневичу, говоря все так же тихо, вежливо. Сперва он высыпал ворох образов Вадима, которые, по словам Ивнева, тот собрал на городской площади, не очистив их от грязи и пыли. Затем процитировал две строчки Шершеневича:

На улицах Москвы, как в огромной рулетке,

Мое сердце лишь шарик в руках искусной судьбы.

И сказал жестко:

– Сердца нет! Человека нет! Поэта нет!
– и добавил, разводя руками.- Я не встречал более чуждого мне человека!

(Через полгода Рюрик Ивнев в своих "Четырех выстрелах" написал в развернутом виде сильней, острей, злее кое-что из того, что говорил о Шершеневиче в "Стойле", и вдобавок назвал Вадима не человеком, а предметом).

После Ивнева попросил слова Грузинов. Мариенгоф {132} и Шершеневич поднялись с места и молча вышли из комнаты.

Поняв, что его выступление мало повлияло на левое крыло имажинистов, Есенин выступил в толстом журнале с известной статьей "Быт и искусство", одновременно там же напечатав свою "Песнь о хлебе" (Журнал "Знамя" No 9, 1921.). В статье он писал о самом главном:

"У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова"...

Подействовала эта статья на Мариенгофа, Шершеневича, да и вообще на имажинистов? Гораздо больше, чем покажется на первый взгляд. Откроем второй номер "Гостиницы для путешествующих в прекрасном" и прочтем строки из стихотворения Мариенгофа:

Мы были вольности и родине верны,

И только неверны подругам.

Да разве написал бы так раньше Анатолий? А последние его стихи? Привожу первую попавшуюся цитату:

Вот точно так

Утихла Русь,

Волнение народа опочило,

А лишь вчера

Стояли на юру.

Новый Мариенгоф. М., "Современная Россия", 1927, стр. 35.

Таких строк сколько угодно! В них и слова (Русь, опочило, на юру и т. п.) Есенина, и его тема, и даже его манера.

А Шершеневич? В третьем номере "Гостиницы" он печатает стихи "Июль и я":

Татарский хан

Русь некогда схватил в охапку.

Гарцуя гривою знамен.

Но через век засосан был он топкой

Покорностью российских долин.

И ставленник судьбы. Наполеон,

Сохою войн вспахавший время оно,

Ведь заморозили посев кремлевские буруны.

Из всех посеянных семян

Одно взошло: гранит святой Елены.

{133} Или:

От русских песен унаследовавши грусть и

Печаль, которой родина больна,

Поэты, звонкую монету страсти

Истратить в жизни не вольны.

Вдумайтесь в эти строки! Сразу и не поверишь, что это писал автор "Каталога образов"...

Я уже упоминал, как подверглись влиянию Сергея Грузинов и Кусиков. Меньше всех испытали это влияние Рюрик Ивнев и Николай Эрдман. Хотя Николай в поэме "Автопортрет" (Конский сад. М., Изд-во "Имажинисты", 1922.) пытается применить есенинский озорной образ, а Рюрик в талантливой книге стихов (Память и время. М., "Советский писатель", 1969., ) сохраняя свое поэтическое лицо, приходит к есенинской простоте, искренности, граничащей с исповедью, и даже, как Сергей, иногда в последней строфе повторяет первую.

А пишущий на разные темы с Есениным автор этой книги бессознательно заимствовал ритм стихотворения Есенина:

Не бродить, не мять в кустах багряных

Лебеды и не искать следа.

Со снопом волос твоих овсяных

Отоснилась ты мне навсегда.

C. Eceнин. Coбp. coч., т. l, cтp. 204.

У меня:

Не тужи, не плачь о прошлых,

О пунцовых песнях сентября.

Скоро пышные пороши

Берега дорог осеребрят.

"Пальмы". Изд. Всерос. союза поэтов, 1925, стр. 19