– У тебя есть ее изображение?

– Нет, ее образ хранится в моем сердце.
– Он произнес эти слова словно некую ритуальную фразу. Интересно, подумал я, каково это - быть последним представителем своего народа. Но вопрос я задал иначе:

– Но зачем тебе это нужно? Жить здесь в одиночестве?

Он уставился на ледяные скалы.

– Здесь мой дом, - наконец сказал он. Еще один машинальный ответ, за которым не таилось ни единой мысли. До него никогда бы не дошло, и даже в голову, наверное, никогда бы не пришло бы, как он мог бы заставить доиться слезами и наличными несколько миллиардов голодных до сенсаций обывателей. Самая настоящая невыдуманная мыльная опора. Конец пути. Тупик. Бедняжка Джонни Гром, такой отважный и такой одинокий.

– А теперь зачем это нужно... то, что ты делаешь?
– вдруг спросил он, и я почувствовал, как внутренности мои словно сжала невидимая рука.

– Что ты имеешь ввиду?
– выдавил я сквозь зубы, и рука моя незаметно сжала кратерный излучатель, мгновенно выскочивший из рукава.

– Ты ведь тоже живешь один, Карл Паттон. Ты правишь кораблями касмоса, значит, ты постоянно одинок и постоянно испытываешь трудности. Вот хотябы сейчас - ты готов жизнь отдать за своих товарищей.

– Никакие они мне не товарищи, - огрызнулся я.
– Они - просто оплаченный груз, и только. Не доставишь - ничего не получишь. И я вовсе не собираюсь жертвовать жизнью. Я просто совершаю прогулку для моциона.

Некоторое время великан испытующе глядел на меня.

– Мало кто решился бы подняться на Куклэйн в это время года. Тем более, не имея на то веских причин.

– У меня-то причина достаточно веская. Целых сорок тысяч причин.

Он как-то легко улыбнулся.

– Ты многолик, Карл Паттон, как мне кажется. Но ты отнюдь не глуп.

– Давай-ка трогаться, - сказал я.
– Прежде чем я получу свои законные, нам еще ходить и ходить.

* * *

Теперь Джонни Гром шел легким шагом, который он считал для меня подходящим. Собака, казалось, нервничала, она то и дело задирала нос к небу и принюхивалась, а затем снова уносилась вперед. Я тоже не отставал, старательно сопя и отдеваясь на подъемах и довольно естественно пытаясь отдышаться на привалах. Все это я делал очень осторожно, чтобы не показать, как мне на самом деле легко, и в то же время я не хотел наводить великана на мысль, что мне такой темп не под силу. Мало-помалу я стал прибавлять шагу, и скоро разогнались аж до четырех миль в час. Такой темп хорош для небольших прогулок при земном притяжении и по ровной дороге, но здесь выдержать такую скорость в течение даже недолгого времени, мог только настоящий атлет. Правда мне, с моими пьезоэлектрическими мускулами, принимавшими на себя основную долю нагрузок, даже большая скорость была нипочем.

Мы остановились перекусить. Здоровяк извлек из мешка хлеб, сыр и бурдюк с вином и отвалил мне порцию, которой вполне хватило бы на двоих. Я съел большую часть, а остальное, когда мой сотрапезник отвернулся, отправил в специальный карман для отходов, расположенный на плече скафандра, и как только Джонни расправился со своей порцией - ненамного большей, чем моя, - и я поднялся на ноги, давая понять, что того же жду и от него. Он даже не пошевелился.

– Теперь мы должны отдохнуть часок, - заявил он.

, - О кей, - отозвался я.
– Только отдыхать тебе придется в одиночестве. Меня ждет дело.
– Я зашагал прочь по пятнистому снегу, и отошел уже шагов на десять, когда мимо галопом промчалась гигантская шавка, развернулась и преградила мне дорогу. Я попытался обойти ее справа, но пес снова встал на моем пути. То же самое произошло и при левом повороте.

– Отдохни, Карл Паттон, - произнес сзади Голиаф. Он улегся на спину и заложил руки под голову, закрыв глаза. Что ж, ладно, если я не могу заставить его продолжать путь, я могу не давать ему заснуть. Я вернулся и сел рыдом с ним.

– Глухомань здесь, - сказал я. Он ничего не ответил.

– Такое впечатление, что здесь отродясь никто не бывал, - добавил я.
– Даже мятой жестянки из-под пива не видно.
– Это тоже не возымело успеха.
– Чем, интересно, ты кормишься здесь?
– спросил я.
– Из чего делаешь сыр и хлеб?

Он открыл глаза.

– Из сердцевины дерева-друга. Ее размалывают в муку или делают массу и сквашивают.

– Неплохо, - заметил я.
– Но уж вино-то наверняка привозное.

– Вино нам дают плоды того же самого дерева.
– Он так произнес это "нам", словно дома его ждали жена, шестеро ребятишек и недочитанная книга.

– Сначала, наверное, было очень тяжело, - сказал я.
– Если вся планета такова, то трудно даже представить себе, как твои предки ухитрились выжить.

– Они боролись, - ответил великан так, будто это объясняло все.

– Но ведь больше незачем бороться, - возразил я.
– Ты можешь преспокойно покинуть эти скалы и беззаботно зажить под каким-нибудь не очень ярким солнцем.

Великал задумчиво смотрел в небо.

– У нас есть легенда о месте, где воздух мягок, и прямо из земли растут сочные фрукты. Я думаю, мне бы там не понравилось.

– Почему же? Тебе кажется, что это особый шик - выжить, преодолевая трудности?

Он повернул голову и взглянул на меня.

– А ведь на самом деле это ты испытываешь трудности, Карл Паттон. Я-то у себя дома, а ты страдаешь от холода и усталости в мире, чужом для тебя.

Я что-то проворчал себе под нос. Джонни Гром так выворачивал смысл, что мои собственные слова рикошетом попадали в меня же.

– Я слышал, здесь существует весьма кровожадная разновидность животных, сказал я.
– Что-то я до сих пор ни одного не стречал...