– Скоро встретишь.

– Тебе интуиция подсказывает, или...

– Нас уже несколько часов преследует стая снежных скорпионов. Когда мы выйдем на открытое место, ты их увидишь.

– Откуда ты знаешь?

– Так говорит мне Вула.

Я взглянул на огромную псину, которая развалилась на земле, положив голову на лапы. Псина выглядела усталой.

– А откуда у вас взялись собаки?

– У нас всегда были собаки.

– Наверное, в первом корабле была пара, - предположил я.
– Или, может быть, замороженные эмбрионы. Скорее всего, так оно и было. Переселенцы наверняка везли с собой зародышей разных животных.

– Вула из породы военных псов. Ее предком был могучий Стэндфаст, который одолел псов Короля Руна на Поле Сломанного Клинка.

– Вы что же - воевали?

Он ничего не ответил. Я фыркнул.

– Я-то думал, что тратя такие колоссальные усилия, только лишь, чтобы выжить, вы не слишком дешево ценили свои жизни.

– Что стоит жизнь без правды? Король Рун сражался за свои убеждения. Принц Дал сражался за свои.

– И кто же победил?

– Они бились двадцать часов, и когда принц Дал упал, король Рун отступил назад и убедил его подняться. Но в конце концов Дал сломал королю спину.

– Ну, так значит... разве это послужило доказательством его правоты?

– Какое значение имеет, во что верит человек, Карл Паттон, если он верит в это всем сердцем и дущой?

– Чушь. Фактам безразлично, кто убежден в них.

Тут великан сел и указал рукой на мерцающие вдали белые вершины.

– Правы горы, - произнес он. Затем взглянул в небо, где в вышине крепостными стенами громоздились темно-пурпурные облака.
– Небо право. И эта правота значит гораздо больше, чем факты скал и газа.

– Никак не могу вникнуть в твои поэтические доводы.
– сказал я.
– Я знаю одно - вкусно есть, спать в мягкой постели и пользоваться всем самым лучшим, - это хорошо. А тот, кто утверждает обратное, либо несчастный, либо дурак.

– А что такое "самое лучшее", Карл Паттон? Разве может быть лучше ложе, чем усталость? Лучшая приправа, чем аппетит?

– Ты, видно, вычитал это в книге...

– Если ты преклоняешься перед легкой роскошью, о которой ты говорил, то почему же ты здесь?

– О, это проще некуда. Чтобы заработать денег на все остальное.

– И потом... если ты не погибнешь на этом пути - неужели ты вернешься туда, на свой прелестный мирок, и будешь поедать сочные плоды, взращенные кем-то другим?

– Конечно, - ответил я.
– А почему бы и нет?
– Тут я почувствовал, что слова мои - слова безумца, и не понял, почему. Это окончательно вывело меня из равновесия. Но спорить я не стал и сделал вид, что уснул.

* * *

Через четыре часа мы добрались до вершины длинного холма, и перед нами предстала целая тысяча миль леса и ледника - пространство, достойно соответствующее масштабам мира под названием Вэнгард.

Мы уже девять часов были в пути, и, не смотря на все хитроумные приспособления, я начал уставать. Верзила же выглядел как новенький. Он поднес к глазам ладонь, защищаясь от солнца, которое было каким-то странно маленьким и пронзительно ярким, как пред бурей, и указал на пик, отделенный от нас долиной. До него было примерно с милю или две.

– Там мы будем ночевать, - сказал он.

– Это же в стороне от нашего пути, - заметил я.
– Почему бы нам не заночевать прямо здесь?

– Нам нужна крыша над головой и очаг. Холгримм ничего не будет иметь против.

– Какой еще Холгримм?

– Там находится его дом.

Я почувствовал, как по спине у меня поползли мурашки. Так бывает, когда в ваш разговор вдруг вмешивается привидение. Не то, чтобы я боялся привидений, просто так считается среди людей.

Остаток пути мы проделали в молчании. Вула подолгу принюхивалась и фыркала все чаще по мере того, как мы приближались к хижине, сложенной из бревен, когда-то обтесанных, а теперь потемневших. Крыша была высокой, черепичной, в окна были вставлены разноцветные стекла в свинцовых переплетах. Перед домом великан некоторое время постоял, опираясь на свой посох и прислушиваясь. Дом как будто хорошо сохранился. Но ведь и сложен он был из тех же скал и деревьев, что стояли вокруг. Ничто иное не выдержало бы схватки с природой.

– Знаешь, Карл Паттон, - сказал великан, - Мне кажется, будто вот-вот послышится голос Холгримма, и он гостеприимно распахнет дверь, приглашая нас войти.

– Да, если бы он был жив, - отозвался я и прошел мимо него ко входу. Такая дверь из темно-пурпурного дерева вполне могла бы служить воротами в Собор Парижской Богоматери. Обеими руками я потянул на себя огромную железную ручку - дверь не шелохнулась. Джонни Гром открыл ее буквально мизинцем.

В большой комнате было холодно. Покрывшая пол изморозь хрустела у нас под ногами. В полумраке я заметил развешанные по стенам шкуры, отливающие зеленым, красным и золотым мехом словно хвосты павлинов. Были здесь и другие трофеи: огромный череп с трехфутовым клювом и похожими на урыль из слоновой крсти ветвистыми рогами, кончики которых были выгнуты вперед и остры, как кинжалы. Была обтянутая кожей голова, состоявшая из одних челюстей и зубов, и потемневший от времени боевой топор с рукояткой длиной футов десять и затейливым лезвием. Посреди комнаты стоял длинный стол, до которого, наверное, в свое время доходило тепло от очага, огромного, как городская квартира. Стол был накрыт, я заметил отблеск дневного света на кубках, тарелках, приборах. Вокруг стола были расставлены кресла с высокими спинками, и в кресле во главе стола, лицом ко мне с мечом в руке восседал седобородый гигант. Пес завыл, и это вполне соответствовало охватившему меня чувству.