Прошла уже почти неделя, а Краснов с Акимовым толком и не поговорили.

– Татьяна, тебе, - Краснов наклонился к соседнему столу и отдал Бурынькиной конверт.
– Из Комитета ветеранов войны.

– Ага, - ответила она.
– Наверное, о награждении?
– Бурынькина вскрыла пакет и прочитала письмо.
– Роберт, не согласна!
– воскликнула она.

Он повернулся к Акимову, слегка пожал плечами, как бы говоря: "Сам видишь - новичок, девчонка".

Бурынькина заметила его взгляд и принялась объяснять Акимову, ища поддержки:

– Понимаешь, Юра, мы в апреле несколько воскресников провели, к лету готовились, отремонтировали квартиры инвалидам войны. Нам пришло десять грамот из Москвы, чтобы наградить ребят. А я решила повременить. Правильно сделала?

– Не понял, - сознался Акимов.
– Наградила бы ребят, если заслужили.

– Как вы не поймете! Наше шефство над ветеранами еще не кончилось, лучше уж осенью вручить. Поняли?
– Она обвела всех сияющими глазами, но, увидев снисходительные лица мужчин, воскликнула с досадой: - Эх, вы столоначальники!

– Ну как тебе наш комиссар?
– спросил Краснов у Акимова.

– Боевой комиссар!
– одобрил тот.
– Нет, Таня, честное слово!
– добавил он, сдерживая улыбку.

Бурынькина отмахнулась:

– Вы все подшучиваете!

– Все-таки надо было брать эти грамоты сразу, - сказал Краснов.
– Мало ли что будет осенью... Может, бланки кончатся.

Зазвонил телефон.

– Штаб слушает, - вымолвил Краснов негромко.
– Стороженко? Евгений! Скажи ему, что он на бюро обкома будет объясняться. Тебе ясно? Кто перехватил?! Ты не паникуй... Возьми договоры. Договоры в Мушкине? Узнай все толком. Ну, давай, справимся.

Краснов стукнул трубкой и с легкой досадой произнес, что весть очень неприятная.

– Нет худа без добра, - заметил Козаченко.
– Теперь кто-то поедет в Мушкино. Заодно и цепи забросит.

Бурынькина всплеснула руками:

– Дьявол ты, Козаченко! Совсем стыд потерял на своем снабжении. Ты еще подстрой нам неприятности, чтобы они тебе на руку выходили...

– Танюша!
– с ласковой укоризной сказал Козаченко - Моя служба тонкая и деликатная. Ты еще не осознала ее политического значения.

– Как?
– удивилась она.

– А так... Молодые энтузиасты с песнями строят в короткие месяцы летних каникул. Они не хотят жить в долг у общества, они отдают ему жар своих сердец.

Козаченко серьезно глядел своими наглыми твердыми глазами и говорил басистым приятным голосом, зная по опыту, что его всегда выслушивают до конца.

– Без цемента, кирпича, леса, сухой штукатурки, гвоздей, бетономешалок, лопат, топоров, палаток, сапог и службы снабжения угаснут песни энтузиастов, - продолжал он.
– Воспитательная сторона третьего трудового семестра потеряет смысл. Вот как, Танюша, обстоят дела с моей службой.

– Демагог!
– укорила Бурынькина.
– У людей беда, а ты языком мелешь. Вот поехал бы в Мушкино и проявил там свои деловые способности.

– Не суетитесь, - заявил Краснов.
– В Мушкино поедет Акимов.

* * *

Он собрался лететь первым утренним рейсом и хотел лечь пораньше, чтобы выспаться. Через открытое окно долетала из ресторана тяжелая быстрая музыка. Она дразнила Акимова, заставляла думать о праздной жизни, женщинах. Он уложил в саквояж полотенце, смену белья, фонарик. Потом побрился, вытер лицо одеколоном, спрятал бритву. Спать не хотелось, но он лег, испытывая какое-то смятение от ночной музыки.

Когда в дверь постучали, Акимов обрадовался.

Вошел Краснов.

– Спишь?
– спросил он, вглядываясь в темноту.

Роберт стоял в освещенном проеме.

Акимов включил настольную лампу.

Краснов закрыл дверь, повернул ключ. В левой руке он держал кулек из газеты.

– Значит, летишь.
– Он развернул кулек, вытащил из него бутылку конька.
– Выпьем на дорожку.

Акимов вспомнил о "сухом" законе, но ничего не сказал. Роберт и без того знал, что он не станет пить.

– Ты всегда был идеалистом, - заметил Краснов.
– Не представляю, как будешь жить после института? Ведь явно не впишешься в нормальную жизнь!
– Он откупорил бутылку и разлил коньяк в стаканы.
– Слушай, Юра. Только что позвонили из Юганска. В Мушкине погиб парень. Ширяев говорит, что ты его навязал им.

Акимов не сразу понял, что речь идет о Грише. Он непроизвольно спросил его об обстоятельствах гибели, надеясь, что Краснову, возможно, еще не все известно. Но он ошибся; Гриши действительно уже не было в живых.