– Вот это уже ни к чему, - заволновался Питон.
– Попадет еще к какому-нибудь дураку.
– Вы что, мне не доверяете?

– Отнюдь. Но порядок есть порядок.

– Я бы предпочел избежать дополнительных рецензий, - сказал Питон и небрежно, как бы невзначай, добавил: - Кстати, я тут между делом решил себя перепроверить - вернулся к некоторым забракованным рукописям, и оказалось, что с известной натяжкой их можно пропустить.

– Любопытно. А сколь велика натяжка?

– Процент-другой. Словом, пустяки.

– Послушай, Питон, а ты не мог бы еще раз посмотреть рукопись Ляпидуса?
– сказал Вайль.

– Почему бы и нет? Я их все держу в памяти. Минутку... Смотри-ка, вот сюрприз... Тянет на пять с лишним. Жаль, Ляпидус не дожил до этого счастливого мгновения. Урок для нас всех. Как говорится, семь раз примерь, а один отрежь. Так вы уж позаботьтесь, чтобы моя книга вышла. Есть у меня еще одна задумка...

Высокая комиссия не могла скрыть своего удивления, узнав, что при сохранении прежнего порога проходимости Питон начал пропускать четыре из каждых пяти отданных ему на экспертизу трудов.

– Чем вы это объясните?
– спросил Нолли.

– Тут двух мнений быть не может, - заявил Тюльпанов.
– Повысилось качество научных работ. История с Ляпидусом заставила всех призадуматься. Одни, как я и предвидел, стали ответственней, не несут сырых рукописей. Другие, прослышав о неумолимости и неподкупности Питона, предпочли вовсе не браться за перо. Поверьте мне, он нам постепенно вычистит всех графоманов.

– Посмотрим, - скептически заметил Нолли.

С единодушного согласия всех членов комиссия было разрешено продолжить эксперимент.

Оставшись вдвоем, соавторы поздравили друг друга с благополучным исходом.

– Теперь, впрочем, у нас другая забота, - вздохнул Вайль.
– Как утихомирить Питона. Он ведь скоро потребует присвоить ему степень доктора наук, а там, глядишь, попросится в академики.

– Что-нибудь придумаем, - отмахнулся Тюльпанов, не желавший портить себе настроение.
– Вот вы мне, Максим, лучше другое скажите: почему Питон вдруг клюнул на приманку? Я ведь так его уламывал, но он был непреклонен, как скала. Все твердил про свои нравственные принципы.

Вайль покраснел.

– Грешен, - сказал он, - я ненароком подслушал ваш с ним разговор.

– Ага. Ну и что?

– Очень просто. Вставил ему небольшой блок тщеславия. Или честолюбия. Называйте, как хотите.