– О счастье!.. Счастье!.. Это нечто великое и доброе, как Божество... Да это само Божество!

– Вы его заслужили... после долгих страданий... это счастье...

– Каких страданий?.. Ах, да! Я когда-то страдал!.. Но я был когда-то и на Яве... это все... было так давно...

– Впрочем, меня не удивляет этот счастливый исход... Я всегда ведь вам это предсказывал... Не отчаивайтесь... притворитесь, что любите другую... и эта гордая молодая девушка...

При этих словах Джальма бросил такой проницательный взгляд на метиса, что тот разом остановился. Но принц ласково ему заметил:

– Что же? Продолжай... я тебя слушаю...

И, опершись на руку, он устремил на метиса зоркий, но бесконечно добрый взгляд, настолько добрый, что даже каменное сердце метиса невольно сжалось под влиянием легкого угрызения совести.

– Я говорю, повелитель, - продолжал он, - что, следуя советам вашего раба... который рекомендовал вам притвориться влюбленным в другую, вы довели гордую и надменную девушку до того, что она сама пришла к вам... Разве я вам этого не предсказывал?

– Да... ты это предсказывал, - отвечал Джальма, сохраняя все ту же позу и по-прежнему необъяснимо ласково и внимательно глядя на метиса.

Удивление Феринджи возрастало. Обычно принц не был с ним груб, но придерживался обращения, обычного на их родине, надменного и повелительного. Он никогда не говорил с ним так кротко. Зная все зло, нанесенное им принцу, подозрительный, как все злые люди, Феринджи подумал даже, что кротость господина скрывает какую-нибудь ловушку, и продолжал уже не так уверенно:

– Поверьте, принц, если вы сумеете воспользоваться выгодой вашего положения, этот день утешит вас за все горести, а они были очень велики... Еще вчера... хотя вы так великодушны, что совершенно напрасно не хотите об этом вспоминать... еще вчера вы ужасно страдали, но страдали не только вы, но и эта гордая девушка!

– Ты думаешь?
– сказал Джальма.

– Я в этом уверен! Подумайте, что должна была она испытать, увидев вас в театре с другой женщиной... Даже если бы она вас любила мало... удар был бы нанесен по ее самолюбию... Если любила страстно... он задел ее сердце... и, устав страдать... она пришла к вам...

– Значит, ты уверен, что она, во всяком случае, очень страдала? И тебе ее не жалко?
– спросил Джальма немного неестественно, но все с той же ласковостью.

– Прежде чем жалеть других, я думаю о ваших страданиях... и они слишком меня трогают, чтобы я мог жалеть посторонних!
– лицемерно отвечал Феринджи; влияние Родена уже сказывалось на душителе.

– Странно...
– сказал Джальма, говоря сам с собою и пристально глядя на метиса с той же добротою.

– Что странно, повелитель?

– Ничего... Но если твои советы были мне так полезны в прошлом... что скажешь ты мне насчет будущего?

– Будущего... принц?

– Ну да... через час я увижу мадемуазель де Кардовилль.

– Это важно... Все будущее зависит от этого первого свидания.

– Об этом, я и говорил сейчас.

– Поверьте мне, принц, женщины страстно любят только тех мужчин, которые избавляют их от неприятности отказа.

– Говори яснее.

– Они презирают робкого любовника, смиренно умоляющего о том, что ему следует взять силой...

– Но я увижу сегодня мадемуазель де Кардовилль в первый раз!

– Вы тысячу раз видели ее в своих мечтах, и она вас также, потому что она вас любит... Нет ни одной вашей любовной мысли, которая не отдалась бы в ее сердце... Ваша пылкая любовь к ней не сильнее ее страсти к вам... Любовь обладает одним только языком... и между вами все уже сказано без слов... Теперь... сегодня... ведите себя, как властелин, и она будет ваша...

– Странно... очень странно!
– снова повторил Джальма, не сводя глаз с Феринджи.

Ошибаясь в смысле этих слов, метис продолжал:

– Поверьте, как это ни странно, но это умно... Вспомните прошлое... Разве потому что увидите у своих ног эту гордую девушку, что играли роль смиренного, робкого влюбленного? Нет... это случилось потому, что вы притворились любящим другую... Итак, не надо слабости!.. Льву не пристало ворковать, как нежному голубку... гордый владыка пустыни не обращает внимания на жалобный рев львицы, которая не столько разгневана, сколько благодарна за его дикие, грубые ласки... и уж скоро, робкая, счастливая, покорная, ползет по следам своего господина. Поверьте мне... будьте смелее... и сегодня же вы станете обожаемым султаном для этой девушки, красотой которой восхищается весь Париж...

После нескольких минут молчания Джальма, с нежным состраданием покачав головой, сказал метису своим звучным, приятным голосом:

– Зачем ты мне изменяешь? Зачем советуешь употребить насилие и зло... в отношении к ангелу чистоты и невинности... женщины, которую я уважаю, как мать? Разве тебе недостаточно, что ты перешел на сторону моих врагов, которые преследовали меня даже на Яве?

Если бы Джальма бросился на метиса с налитыми кровью глазами, с гневным лицом, с поднятым кинжалом, метис был бы менее поражен, менее испуган, чем теперь, когда он услыхал, как кротко упрекает его принц в измене. Феринджи даже отступил на шаг, как бы приготовляясь к защите.