– А ведь Красная Горка - языческий праздник, - заметил неугомонный Вячеслав. Это он-то, посрамленный клеветник!

– Сам ты языческий праздник, - сердито отвечал священник.
– Первый день после Великого поста, когда можно совершать бракосочетание в церкви. Старинный обычай венчаться на Красную Горку, как в народе именуют Антипасху. Старинный, но не языческий. Хотя многие языческие праздники христианство благоразумно растворило в своих праздниках.

Чижов, ни жив ни мертв от счастья, с ликованием слушал голос отца Василия. Венчаны! Услышана его молитва! Посрамлен клеветник! Да и разве ж могло быть иначе?

– Вячеслав!
– окликнул Василий Васильевич строго.

– Что?
– отозвался клеветник.

– А вот то!
– рассмеялся Чижов.
– Дед Пехто! Дурак же ты, братец!

– Ну не ссорьтесь! Вы чего это?
– одернул его батюшка.

Они вышли на дорогу, лежащую между кладбищем и селом. Там ожидали попрощаться с батюшкой приехавшие на автобусе, который уже фурычил. Отец Василий благословил их, попрощался ласково, и они счастливые и сонные побрели в автобус. На дороге остался Белокуров со своим товарищем. Вид у главного редактора «Бестии» был глуповатый. Видимо, он до сих пор переживал случившееся во время крестоцелования происшествие с избалованной красоткой. Той нигде не было видно - должно быть, вместе с остальными пошла в дом батюшки.

Белокуров махнул в сторону прорезавшегося за дальним лесом солнца и произнес совсем уж глупое и неуместное:

– Daybreak, gentlemen!*

Когда они подходили к дому батюшки, он сказал Чижову:

– Вы были неотразимы.

– Скажите это своей очередной поклоннице, - не утерпел и огрызнулся Чижов.

– Да ладно вам дуться! Ну простите же меня, Вася! Хотя…

Он нахмурился и хмуро входил в дом. То-то же!

В доме было светло и радостно, стол ломился от праздничных яств и напитков, матушка суетилась, распоряжаясь Ладой, которая раскладывала ножи и вилки. К разговлению приглашались Чижов, Полупятов, Вячеслав, Белокуров, его спутник и Лада. Отец Василий прочитал молитву, затем он, матушка, Василий Васильевич и Вячеслав пропели трижды тропарь «Христос воскресе из мертвых…», стали рассаживаться. При этом Лада посмотрела на Чижова как-то виновато-умоляюще: мол, забудем, забудем! Они сели рядом, а Белокуров - напротив них. Стали биться крашенками, отец Василий наколотил всем, а его яйцо не разбивалось.

– А в молодости, - говорил он, - я до того любил вареные крутые яйца, что просто смерть. Бывало, дождусь Пасхи и наемся. Поверите ли, нет, но однажды в Пасху съел полсотни. Уж стыдно было, возьму яйцо, зайду за угол, счищу и - ам! Перед войной дело было. Потом на фронте часто вспоминал те полсотни. Сидишь в окопе и мечтаешь: «Хоть бы один желточек!» Ну-ка, Вася, давай еще по рюмочке! Вот скажи, почему называется «рюмка»?

– Не знаю, - улыбался Чижов.

– А я знаю, - встрял Белокуров.
– «Рюма» по-старославянски «слеза», а «рюмка», стало быть, «слезка».

– Правильно, - похвалил отец Василий.
– Сразу видно знающего человека. Ну, за ваше здоровье!

– И хватит!
– стала брать свое матушка.
– По три рюмочки, или, как вы говорите, по три слезинки и - спать. Уже половина седьмого, а отец Василий собирается в полдень опять служить да крестный ход водить.

– Ну как будто в первый раз, ласточка моя!
– приобнимая ее, простонал отец Василий.
– Часик посплю и - как огурчик!

– Оно, конечно, не в первый, а возраст-то, батюшка! Ну все, молчу, делай как хочешь, только потом не кряхти.

– И ты не кряхти, а принеси-ка лучше наш альбом с фотографиями, я похвалялся, что покажу.

– Ну вот еще! Сиди уж, похваляться!

– Принеси!
– топнул ногой священник и, покуда матушка ходила, приказал налить еще по рюмке и мгновенно выпить.

Появился альбом с фотографиями.

– Вот этот снимок, - комментировал отец Василий, - я клал под подушку, мечтая: «Да будет моею!» Вот, поглядите, какая тут моя Наталья красавица. Сколько тебе здесь?

– Семнадцать или восемнадцать, не помню, да и ни к чему теперь помнить.

– Коса, видите, какая у нее была. А вот, обратите, внимание, у дверей храма после венчания.

– Отец Василий, - вдруг взмолился Вячеслав, - отпустите на покой. Я уже разговелся, а поскольку не приемлю ничего спиртного, то не могу и видеть сопутствующих пьянке сосудов. Благословите, отец Василий!

– Вот и молодец, - похвалила его Наталья Константиновна.

– Ступай с Богом, спасибо за помощь, - махнул на Вячеслава батюшка, затем благословил его и отпустил. Клеветник ушел, видно, испугавшись, что Василий не выдержит и, запьянев, начнет его разоблачать. Но Чижов и не собирался разоблачать подлеца. Того ведь тоже мог кто-то ввести в заблуждение. Но с другой стороны, и хорошо, что Вячеслав ушел. Без него стало как-то легче дышать. Батюшка велел налить еще по рюмочке, после чего Наталья Константиновна сердито убрала допитую до середины вторую бутылку водки. Часы прозвонили семь, солнце в оконном стекле перестало играть, и Полупятов, выглянув в окно, заметил:

– Чегой-то тучи набежали. Пойду-ка и я спать, пожалуй.

– А я можно еще посмотрю ваш альбом?
– попросила Лада.

Тут глаза Белокурова и Чижова встретились, и Василий Васильевич неожиданно для самого себя сделал кивок головой и глазами в сторону двери: пора, мол! Белокуров понял, качнул головой: мол, понятно, выходим. Ничего не говоря, Чижов поднялся и пошел из-за стола к выходу, как бы ненадолго. Его пошатывало. от всех плохих и хороших переживаний, политых несколькими рюмками водки, впервые отпробованной после поста, его развезло, ноги плохо слушались, хотя в голове стояла ясность.