Эсэсовцы группами - младший офицер и два автоматчика - шли по залу.

Проверяли документы у девушек-контролеров, у какой-то важной дамы.

– Какие хамы!
– возмущалась она.

Подбежал полный старик.

– Отто, скажи им.

– Это моя жена.

Эсэсовец узнал его, взял под козырек.

– Простите, фрау. Такие времена.

Они пошли дальше.

– Зайдем?
– хмыкнул один из эсэсовцев.

– Там никого нет?
– офицер окликнул девушку.

– Кажется, нет, - сказала она.

– Посмотри, - распорядился старший.

Солдат толкнул дверь, на которой была нарисована женская фигурка

В парикмахерской женщины мыли головы, сушили волосы под фенами.

Анна Мария сидела в кресле, завернутая в простыню. Парикмахер возился с ее коротко подстриженными, иссиня-черными волосами.

– Документы!
– офицер стоял сзади.

– Если вас не затруднит, откройте сумочку. Там паспорт, - она сказала это, не убирая волос с лица.

Офицер полез в сумочку, вынул паспорт. Долго листал его. Между страничками лежал билет. Он взял билет, посмотрел со всех сторон.

– Вы думаете улететь?

– Конечно. Кстати, мой друг, сколько у меня времени?

– Совсем мало. Торопитесь.

– Вы очень любезны. Только не забудьте положить все в том же порядке.

– Конечно, фрау.

Он все еще держал паспорт.

– Сумасшедшие эти женщины - к парикмахеру за пять минут до вылета Хорошо еще, что нас прислали сюда, а не в баню. Да, фрау, позвольте все же взглянуть на ваше лицо.

– Вы правы, хорошо, что мы не в бане.
– Анна Мария высвободила руку из-под простыни, резко повернулась к эсэсовцу, отведя от лица волосы. На него смотрела яркая брюнетка, такая же яркая, как и на фотографии в паспорте.

– Долг служения фатерланду, - сказал он, щелкая замком на ее сумочке.

– Я так и поняла.

Эсэсовец двинулся к двери. Парикмахер ловко накрутил на бигуди последнюю прядь - ту, что закрывала лицо.

66

Что-то знакомое было в обстановке этого кабинета. Может, рояль, а может, вид из окон, где маячили фигуры часовых в касках, с карабинами через плечо.

Правда, этот кабинет был просторнее и намного шикарнее.

Полки с книгами.

Радиоприемник и магнитофон.

Ковер на полу.

Огромный кожаный диван и кресло того же гарнитура.

– Ясно, мерзавец, зачем тебя привели сюда?
– сразу сорвался на крик Вильке

В дверях стоял Гаджи

– Судя по оказанному приему, - он показал на синяк под глазом и оторванный рукав пиджака, - из-за вашего скверного настроения.

– Займись своим. Сегодня мы повесим тебя.
– Вильке кипел.
– Как провалился Тихий? За сколько ты продал его? Каким образом?

– Может, вы плохо его учили?

– Ты продал... Ты... Ты...
– Вильке орал в исступлении.

– Чушь!

– Как разговариваешь? Ты в уме?

Гаджи прошел в глубь кабинета и удобно устроился в кресле.

– Вы садитесь тоже, - предложил он Видьке.
– Может пропасть билет в Южную Америку.

– Куда?
– Вильке опешил.
– Куда?
– переспросил он, будто не расслышал или не понял Гаджи.

А Гаджи продолжал свою мысль:

– Может пропасть билет, за который вы продали свой драгоценный рейх. И я это знаю. Вот ведь какое дело.

– Ты... Ты понимаешь... Я отправлю тебя на виселицу, не дожидаясь вечера.

– И сами окажетесь в петле. А потом - сколько стоит моя персона в сравнении с вашей?

– Молчи, провокатор!

Гаджи полез в карман и достал кассеты. Поискал глазами магнитофон. Включил. В кабинете зазвучали голоса, голос Вильке - сначала. Томсона - потом: "О делах за стаканом вина, полковник".
– "Ол райт".

Вильке попытался взять себя в руки.

– Что дальше?

– На пленке? О! Это вам известно. Что дальше в смысле перспективы?.. Вы хотите тихо жить в доброй стране с теплым климатом?

Что-то мечтательное появилось в глазах Гаджи, и не только в глазах - в голосе.

– После войны я тоже хотел домой, Баку... У меня там мать, жена, сын... дядя Аббас. Консерватория... Думал, что скоро войне конец... Томсон объяснил, что она будет продолжаться. Так ведь, полковник?.. Я мечтал быть не солдатом музыкантом. Томсон не хочет этого... Что делать? Нельзя же не принять вызова.

– Я думал, ты глупее.

– Формально - ваша школа. Теперь вам ясно?

Гаджи вертел в руках кассеты.