– Ты скоро совсем перестанешь говорить, а начнешь петь - сказал Ситонг.
– Прямо соловей, а не шофер. Еще б заводную ручку с собой возил тогда полный порядок! Выключи фары, в тумане лучше ехать без света.

Шофер убрал свет, и в зыбкой, рассветной, сероватой мгле Степанов увидал расплывчатые фигуры. Люди в длинных одеяниях ходили по кругу, словно в феерическом сказочном хороводе. Движения людей были ритмичны, будто согласованы с неслышимой, но очень четкой музыкой.

– Что это?
– спросил Степанов.

– Это?
– переспросил Ситонг.
– А, это, наверно, ансамбль "Сипахатон". Здесь же равнина, они тут репетируют по ночам. От скал ведет траншея, они в случае чего убегают. Здесь до скал метров пятьдесят.

– Остановись, - попросил Степанов.
– Давай посмотрим.

– Нельзя. Светает. Надо проскочить долину. Тут еще километров десять открытой долины.

– Ну хоть на минуту, - попросил Степанов.
– Я не буду вылезать, только выключи мотор, это надо слушать...

– Выключи мотор, - сказал Ситонг, и шофер выключил мотор, и стало тихо.

И в этой наступившей тишине Степанов услышал песню. Она была очень странной - то быстрой, то - вдруг - замирающей. В такт этой песне по зеленой поляне двигались танцовщицы, то появляясь, то исчезая в белом тумане.

– Ты оставил пленному риса?
– шепотом спросил Ситонг шофера.

– Оставил.

– Тише, - попросил Степанов.

– И банку консервов, - шепнул шофер.

Степанов смотрел на танцовщиц и вспоминал Дунечку: она любила танцевать, когда ее никто не видел. Движения ее были неожиданны и странны. Лицо ее замирало, очень взрослело, и под глазами залегали серые тени - от волнения. Она слушала свою музыку, которая звучала в ней, и маленькое ее тело двигалось по комнате, подчиняясь этой не слышимой никому, кроме нее, музыке.

Однажды Степанов спросил ее:

– Про что ты танцуешь, Дуня?

– Ну... Не знаю, - ответила она.
– Когда как. Иногда я танцую про кукол, иногда по то, какое вкусное мороженое... Не знаю, - повторила она, и в интонации ее прозвучало что-то взрослое и чужое - то, что Степанову не дано было понять.

– Сейчас они начнут ламвонг, - сказал шофер.

– Да, - сказал Ситонг, - едем.

Степанов почувствовал, как тот задвигал коленями: ему, видно, очень хотелось потанцевать ламвонг - здесь это самый любимый танец, который танцует каждый.

05.13

– Это война неудачников, - говорил Эд, вглядываясь в рассветную, серовато-синюю землю.
– Это война несостоявшихся честолюбцев - политиков и генералов. И писателей. И ученых. Вообще - всех неудачников.

– Эта война - война умных политиков, Эд. Ты очень ошибаешься. Это война хитрых людей. Они сплачивают нашей жестокостью всех азиатов против белых. У нас с ними нет границы. Граница у Азии есть только с красными. С Кремлем. Гнев Азии против белых, который мы уже создали, выльется в бойню красных и белых... Помяни мое слово...

– Это слишком умно и дальновидно для наших кретинов, Файн.

– Черт с ними, с нашими кретинами. А что на этой войне делаешь ты?

– То же, что и ты, - убегаю от себя.

– Я не смог убежать от себя, Эд. Мне тут еще хуже, и я понял, в каком грязном мире мы с тобой живем. В каком жестоком и грязном мире мы живем, Эд.

– Знаешь, когда я летаю бомбить этих маленьких, несчастных чарли, мне приятно сознавать себя подлецом. В другое время я боюсь даже подумать об этом. Мы ведь все так любим себя, Файн, что даже противно.

– Я помню у Сент-Экзюпери... Помнишь, он писал, что в каждом человеке может жить Моцарт.

– Сейчас мы с тобой договоримся до того, что я брошу бомбы на скалы.

– Может быть, в этом есть смысл.

Эд обернулся и спросил:

– Ты борец за мир, а?

– Нет. А что? Лети тише, Эд. Давай экономить время хотя бы в этом.

– О чем ты?

– Так

– Ну-ка, взгляни вперед. Что-то там ползет, а?

– Ничего там не ползет.

– Это тебе кажется, что не ползет. А мне кажется, что это машина. Я точно рассчитал, Файн. Я их здесь догоню, этих чарли. Им здесь будет некуда деться...

05.15

Ситонг, как всегда, услыхал самолет первым.

– Гони к скалам!
– крикнул он.

– Там нет дороги.

– Без дороги! Скорей!

Шофер нажал на акселератор, и машина рванулась, набирая максимальную скорость. Машина неслась по ухабам и рытвинам, и от этого отчаянно гремели канистры, взятые Ситонгом про запас.

– Стоп!

Машина остановилась, и Ситонг повалился на Степанова.

– Гони!

"Ничего не будет, - спокойно думал Степанов.
– Ничего не имеет права быть. Я не имею права уйти, не сделав того, что я обязан сделать. Это будет слишком бессмысленным, чтобы случиться".