– У времени добрая песня...

04.07

– Поставь будильник на пять часов, - сонно пробормотал Билл.
– Я хоть часок вздремну. Мы в пять должны вылетать...

– Я разбужу. Спи, - сказала Сара.
– Я разбужу тебя в пять.

– Мы разбомбим эту машину с чарли и быстренько вернемся.

– Спи. Спи, - повторила Сара, - Спи же ты...

– У меня очень свирепый командир. Мне нельзя проспать.

– Спи. Я тебя разбужу.

Саре показалось, что парень уснул. Она осторожно отодвинулась от него. Ей хотелось бежать отсюда, но парень обнял ее, прижал к себе и спросил:

– Куда ты?

– Никуда. Просто мне жарко.

– Нет. Лежи рядом. Я не буду спать, я только подремлю пятнадцать минут, - он поцеловал ее в шею.
– И сразу проснусь. И у нас еще останется полчаса на любовь. Поцелуй меня.

Сара прикоснулась губами к его щеке.

– Нет, поцелуй меня так, как раньше.

– Я устала.

– Ты думаешь, я не устал? Я тоже очень устал.

– Поспи. Поспи немного.

– Хорошо. Совсем немного. Разбуди меня через десять минут. Ладно?

– Хорошо.

И Билл уснул: он всегда засыпал сразу, как ребенок.

04.29

– Я не мешаю тебе своими коленками?
– спросил Ситонг.

– Нет, что ты, совсем не мешаешь.

– Я взял еще две канистры на обратный путь и продовольствия, поэтому стало так тесно.

– Ты на границе не отдохнешь? Там хорошее убежище.

– Нет. Надо возвращаться на фронт, - ответил Ситонг.
– Там дел много. Ну-ка, поддай скорости, - попросил он шофера.
– Надо поскорей проскочить равнину.

– Я и так гоню, - сказал шофер.
– Равнина очень красивая, - обернулся он к Степанову.
– Вы ее днем не видели?

– Чего красивого может быть в равнинах?
– удивился Ситонг.
– Красиво бывает только в горах.

– Почему?
– спросил Степанов.

– Потому что в горах неизвестно, что будет дальше. Поднимешься на вершину - и видишь: водопад. Поднимешься на вторую - а там ульи с медом; опустишься в ущелье - а там олень стоит. А равнина - что? Как жизнь: заранее знаешь, что в конце помрешь...

– В равнине можно построить красивый город, - сказал шофер.
– Кхам Бут, когда был с рукой, нарисовал такой город: он весь стеклянный. Когда мы победим, в тот город станут приезжать люди со всего мира - отдыхать, и охотиться, и ловить рыб в горных потоках, стремительных как любовь, закончил он обязательной саванакетской цветистостью.

– Жаль только, - задумчиво улыбаясь чему-то своему, далекому, сказал Ситонг, - что у нас нет снега.

– А у нас жалеют, что мало лета, - сказал Степанов.

– Всегда жалеют о том, чего нет, - сказал Ситонг.
– Вообще-то снег это очень красиво.

– В нем много высокой эстетики, - сказал Степанов, - особенно когда его вспоминаешь, а не идешь по нему босиком...

– А что такое эстетика?
– спросил шофер.

– Эстетика?
– переспросил Степанов и пожал плечами.
– Черт его знает... Наверное, это - когда уважают человека. В жаре нет эстетики, например.

– Жара - это ничто, - засмеялся шофер.
– Как же может ничто уважать человека?

– Жара - это нечто, - сказал Ситонг.
– Ведь ты реагируешь на нее?

– Я на нее потею, - ответил шофер, - а не реагирую.

Ситонг спросил Степанова:

– Ты любишь снег?

– Очень.

– Я тоже очень люблю снег, - сказал Ситонг.
– Я очень любил подниматься на фуникулере в Париже, когда шел снег.

Степанов вспомнил фуникулер в Татрах. Он тогда забрался на самую вершину - думал только посмотреть на Татранскую ломницу, но начался буран, и водитель фуникулера вошел в маленький ресторанчик, отряхнул с фуражки снег и сказал:

– Будем отдыхать.

В ресторанчике было четыре человека: краснолицый седой австриец в спортивной ношеной куртке, женщина-горнолыжница, сидевшая возле самого окна, парень, игравший на губной гармонике и Степанов. Водитель фуникулера ушел на кухню, и оттуда был слышен его рокочущий голос, - наверное, он пил пиво и поэтому так довольно рокотал.

Австриец спросил Степанова:

– У вас нет огня?

– Есть. Пожалуйста.
– Степанов протянул ему зажигалку, и австриец прикурил треснувшую, намокшую сигарету.