– Привет, Саш.

– Привет... Ай!
– Обжигаясь, он сливает из кастрюльки воду.
– Уй!.. Как дела?

– Да хреново.

В глазах Фомина появляется то же выражение, что и у тети Алины. Я скорей достаю из кармана бутылку. Прошу слезливо:

– Давай, Саш, раздавим.

– Вообще-то я реферат собираюсь писать.

– Да брось. Завтра напишешь. Очень надо.
– Я почти умоляю, и он легко соглашается.

И вот мы сидим в его захламленной комнате. Саша на кровати, я на стуле. Между нами другой стул, на нем водка, закуска. Стол же завален книгами, тарелками, деталями от магнитофона...

– Не грусти, Роман, - говорит хозяин, доедая шпикачку.
– Мне тоже несладко. Вчера буквально случилась драма. Любовная.

Я в ответ неопределенно мычу, плескаю "Русскую" в чашки с цветочками на стенках. Саша продолжает откровенничать:

– Была у меня ведь девушка, настоящая, почти, думал, невеста. Познакомились позапрошлым летом в Сочи. Она сама из Питера... то есть не совсем из Питера... Из Колпина. Но это рядом...

– Знаю, знаю, - говорю я тоном специалиста, - бывал.
– И глотаю теплую водку.

– И вот... Я к ней ездил, она ко мне... Да ты ее, может, видел. Нет? Она тут бывала... Я почти месяц у нее прожил в августе... А на днях, - Саша вздыхает, - приходит от нее телеграмма: "Вышли срочно сто долларов". Я обалдел, побежал на почту, позвонил: "Что случилось, Марина?" Она не говорит конкретно, но голос истеричный такой: "Срочно нужно сто долларов!.." Блин, сто долларов! Это же три с лишним тысячи. Я таких денег и в руках никогда не держал... Ничего ей не сказал, конечно, наоборот, говорю: "Вышлю с проводницей как можно быстрее. Поезд сообщу". Ну и стал искать. По двести рублей занимал, всех в институте обежал, к тетке в Митино съездил за пятисоткой...

– У меня бы занял, - перебиваю.
– Я б тебе не отказал.
– Выбираю салаку пожирней, отщипываю ногтями голову, зубами снимаю мяско, а голый хребет с хвостом кладу на блюдце для мусора.

– Да я, Ром, заходил несколько раз. Не застал.
– Голос Фомина одновременно горестный и трагически-приподнятый, а сам он, в очках, светловолосый, наивный какой-то, напоминает расстроенного Шурика из кинокомедий.

Наливаю в свою чашку с цветочками еще граммов семьдесят, жестом предлагаю выпить. Механически чокнулись, выпили, встряхнулись.

– Нашел, собрал. Поменял в обменнике на одну бумажку. Новенькая такая, шершавая... Ну и отослал в книжке Бродского с проводницей. Газетой еще обернул. Позвонил Марине, сказал, какой поезд, вагон, когда прибывает...

Этот подробный, вязкий рассказ, финал которого понятен чуть не с первых слов, теплая "Русская" отупляют и клонят в сон. Выпрямляюсь на стуле, смотрю Саше в глаза, и он замолкает. А я произношу громко, резко, но и с искренним желанием помочь молодому, запутавшемуся человеку, направить его на правильный путь; в такой манере примерно говорит Александр Евсеевич на семинарах - с жаром:

– Отбрось, Саш, всю эту хрень! Женщины, доллары. Ты кто? Ты - писатель!

– Поэт, - поправляет уныло.

– Поэты, прозаики, драматурги в целом - писатели. А писатель, Саша, запомни, - это живой мертвец. Это человек, который жирнющий крест на себе поставил. Он может заниматься только одним - писать. А кто хочет соединить писательство с обывательским благополучием - перестает быть писателем. Понимаешь?
– Я кажусь себе проповедником, одним из тех немногих обреченных счастливчиков, поставивших на себе крест, а захламленная общажная комнатка сейчас - как тайный храм, как самый укромный закуток катакомбы.
– Так что плюнь, Саш, и садись работай. Если уж встал на этот путь, то пиши. Пиши и пиши.

...Наконец-то получил загранпаспорт. Я долго тянул со сдачей документов в ОВИР, и поэтому пришлось делать паспорт через знакомых - у Людмилы Николаевны есть приятельница где-то в МИДе, она с ней связалась. И, уплатив восемьдесят долларов, через три недели ожидания я получил красную книжечку с российским гербом.

Теперь стою в одной из длинных, извилистых очередей перед громоздким темно-серым зданием посольства Германии. Дует холодный ветер с колючими крупинками снега, люди впереди и сзади волнуются, копаются в своих папочках, советуются со шныряющими вдоль очередей какими-то агентами, как лучше и дешевле ехать - автобусом, поездом или лететь самолетом... Такие агенты подходили и ко мне, но я даже не взглянул на них - я еду по приглашению общественной организации, за меня кругом все заплачено, номер в гостинице меня ждет, и вдобавок еще мне за участие в мероприятии (зачем еду, что буду там делать, не знаю, да и не хочу заранее забивать этим голову - там разберусь) должны заплатить двести евро. И сейчас, стоя второй час на холоде, пряча лицо от снежных иголочек, я чувствую некоторое раздражение почему должен добираться до посольства на край города, мерзнуть, тратить время, как большинство этих частных, бесполезных лиц вокруг?.. Можно было устроить получение визы, наверное, как-то иначе. Неужели Токарева или Пелевин, приглашенные куда-нибудь на книжную ярмарку, так же дрожат, пританцовывают на ледяном ветру?

Вообще поначалу я не хотел ехать. Сергею после встречи с немецкой литагентшей Мартиной в кафе "Пироги" на Никольской сказал нечто такое пафосное и красивое: "Пусть Аксеновы ездят, а мое место здесь, в России". Но потом из Германии пришло официальное приглашение плюс к тому предварительное предложение выпустить книгу на немецком языке, с женой как раз начался очередной период ссор, и я согласился.

Теперь же, честно говоря, я жду не дождусь этой поездки, я счастлив тем, что вот-вот сяду в самолет, полечу, прилечу в новое, неведомое место, несколько дней проживу совсем по-другому. Не будь впереди поездки, не знаю, что б со мной сейчас было, как бы я справлялся со своими душевными переживаниями; я ведь даже стал сосать успокоительные таблетки глицин. Еще недавно смеялся над "психическими", над их жалобами, а теперь вот самого подперло. Кажется, глицин действительно слегка помогает (аптекарша сказала, что средство хорошее), или это помогают мечты о поездке...