Шрифт:
Пушок, кудлатенький белый песик, - он тут же. Он лает по-молодому, припадает на передние лапы, визжит.
Дяде Черному становится неловко. Он идет в сад, где осень. Небо чистое, солнце. Немного холодно. В тополях шуршат, стараясь упасть, листья.
Он хочет осознать, почему неловко. Представляет: Марийка, Леня, Пушок, "пошел вон!" - и делает вывод: "У малого есть чувство собственного достоинства... Вот поди же".
II
Дядя Черный ходил по небольшому садику, где уже увяли маслины, покраснели листочки у груши и скорежилась ялапа, но все было легким и радостным: природа умеет умирать.
Видел и любил в мире дядя Черный только краски, и теперь, гуляя, представил два ярких пятна: загорелое, жаркое, широкое - лицо Марийки, и бело-розовое с синими тенями - Ленино лицо. На осенне-усталом фоне это выходило выпукло и сочно.
Осенью все тончает и сквозит, и дядя Черный молитвенно любил осень самое вдумчивое, легкое, интимное и богатое из всех времен года.
Засмотрелся на кружевные верхушки тополей и забыл о Лене, но Леня вышел тоже в сад, вместе с Марийкой. Марийка - в теплом платке, и в каком-то синеньком балахончике Леня.
– А, приятель!
Леня уже улыбался широким галчиным ртом, и опять глазенки его казались лукавыми.
В руке у Марийки были судки.
– Доглядайте за Ленечкой, панич; я пiду за обiдом.
– Да, доглядишь за ним! Он всех пауков готов съесть, - ворчнул дядя Черный.
– Нi, он у нас мальчик хороший.
Дядя Черный присмотрелся к смуглой Марийке, к ее тонким детским рукам и недетской улыбке, к узлу от платка, сутулившего ей спину, и к мелким шагам, когда она уходила.
– Ну, давай руку, пойдем.
Леня дал руку.
– Так-с... А Пушок где?
– Пушок там...
Шли степенно. Город был небольшой, южный, и сквозь деревья со всех сторон желтели старенькие черепичные крыши. И тихо было. В саду, еще молодом, в сыпучей песчанистой земле выкопаны были ямы для посадок.
– Дай-ка посажу тебя в яму, - поднял Леню дядя Черный.
– Вырастешь, яблонькой будешь.
– Нет... Нет, я не хочу.
– Что же мне с тобой делать?
На площадке стоял голубенький улей в виде избушки. Подошли к улью. Чтобы не было холодно пчелам, леток его был заткнут тряпкой, и в улье было тихо.
– Спят пчелки, - сказал дядя Черный.
– Спят, - серьезно повторил Леня нахмурясь.
Земляника вылезла из грядки и разбежалась усиками во все стороны. Присели, потрогали руками землянику.
– Курочка!
– увидал Леня в кустах поджарого цыпленка.
– Голубчики!
– увидал он голубей на крыше.
И вдруг - Пушок. Долго крался он где-то сторонкой и выскочил внезапно, и доволен, что надул, и восторг у него на широкой глупенькой морде. Прыгает, визжит, пачкает Ленин балахончик пушистыми лапками.
– Ай!
– кричит Леня.
У Пушка такой добрейший, смеющийся вид, что дядя Черный сам готов с ним играть и бегать по дорожкам, но Леня испуган. Пушок для него огромное и сложное явление: не говорит, все понимает, бегает лучше него, прыгает так, что вот-вот ухватит за нос, и лает, и чешется, и суетится, и отбиться от него никак не может Леня.
– Ай!
Вот он путается в балахончике и бежит куда-то.
– Куда ты?
– В комнатку, - плачет Леня.
– Фу, какой глупый! Пушок играет, а ты...
– В комнатку!
– неутешно рвется Леня.
Осень провожает их до крылечка, берет Пушка, которого отогнали, и кружит по дорожкам его и поджарого цыпленка в веселой и шумной скачке.
III
– Дядя, расскажи сказку, - обратился к нему Леня. Говорил он твердо, даже "р" выходило у него гладко.
– Сказку? Какую тебе сказку?
Сидели они рядом на диване, и дядя Черный ощущал его теплое и мягкое тельце; но сказок он не знал.
– Так, про козу, про зайчика, - подсказал Леня.
– Сказку... Марийка сказала...
– Да... Марийка тебе может насказать что угодно...
– Про козу, - опять подсказал Леня.
– Коза... На козе далеко не уедешь... Вот, коза значит... Жила-была коза, у козы были желтые глаза... Такие желтые-желтые, - понимаешь?
– Да, - серьезно качает головой Леня.
– И рога.
– Это само собою... Рога длинные-длинные, а на конце закорючка, так.
Дядя Черный показывает рукой, какая закорючка, и мучительно думает: "Что дальше?" Решает: "Нужно что-нибудь драматическое".