– Зачем же?.. Впрочем, не умею вам объяснить. Вот газета, читайте сами.

Над газетой, данной Дудышкиным, капитан в своих опустелых комнатах просидел бесполезно целый час. Было ли это от посетившей его недавно смерти, или от усталости, или от проснувшейся контузии и раны, или, наконец, от исключительной новизны событий, но он решительно ничего не понимал в газете, точно была написана она на языке, очень мало ему известном. День же был ясный и снова теплый, как и тогда, в январе.

"Пройтись разве?" - подумал капитан и потом даже сказал вслух по привычке: - Пойду, пройдусь.

Одевался он медленно: он стал очень рассеян эти последние дни и все забывал, что надо ему делать, и, если нужно было что-нибудь найти, мог долго переставлять и перебирать всякие вещи, совершенно забывая, что именно надо найти.

Начинало уж вечереть, когда он вышел. Улицы были людны, но с них как-то исчезло все, что отличало их раньше, еще недавно. Коняев, идя по Историческому бульвару, возбужденно с кем-то незнакомым ему спорил про себя, что-то ему доказывал и даже усиленно шевелил бровями и чмыхал носом, глядя при этом себе под ноги. Но вот какой-то человек в черной шинели поднялся со скамейки справа от него, поднял руку к козырьку фуражки, отдавая честь. Коняев привычно сделал то же самое и только после этого поглядел на флотского офицера. Он оказался прапорщиком флота: посеребренные погоны и одна звездочка - и Коняев остановился.

– Русский?
– спросил он.

– Русский, - ответил прапорщик недоуменно.

– А фамилия ваша?

– Калугин, - сказал прапорщик.

– Ка-лу-гин, - протянул Коняев, глядя очень внимательно, но вдруг опустился на скамейку и потянул вниз прапорщика Калугина.

– В таком случае давайте сядем. Поговорим, как следует говорить русскому с русским.

Однако, усевшись плотно рядом с Калугиным, он некоторое время молчал, потом вдруг спросил решительно и даже строго:

– Ну-ка, господин новоиспеченный прапорщик, извольте объяснить мне, что такое происходит, а?

– Это вы насчет революции?
– догадался Калугин.

– А то насчет чего же я мог бы еще? Странное дело!
– удивился Коняев и, несколько понизив голос, спросил в упор: - Где сейчас может быть Николай Александрович?

– Какой именно Николай Александрович?
– явно не понял Калугин.

– Им-пе-ра-тор наш!
– раздельно, хотя так же вполголоса и как бы даже заговорщицким тоном пояснил Коняев.

– Но ведь он уже теперь не император, - удивленно ответил Калугин.

– От-рек-ся?!

– Да, раз отрекся, то, значит, уж не император.

– Так! А кто же он теперь?

– Полковник Романов.

– То есть: великий князь в чине полковника?

– По-видимому, именно так: великие князья, кажется, пока еще остаются великими князьями, впрочем, может быть, все титулы уже отменены.

– Я слышал так, - отмахнувшись досадливо рукой, совершенно таинственно сказал Коняев, - что государь уехал обратно в Ставку, а в Петроград, конечно, вернется он с целой армией... А?

– Полагаю, что этого не будет, - спокойно сказал Калугин.

– По-ла-га-ете? К-ак же вы это вообще можете полагать?!
– почти задыхаясь, очень заносчиво откинув голову назад и выставив рыжую бороду прямо в лицо Калугина, выдавил из нутра Коняев.

– События... События развиваются быстро, - неопределенно ответил Калугин и сделал было попытку подняться, но Коняев удержал его, положив руку на его плечо. Он глядел на прапорщика так вопросительно и с такою как бы надеждой непременно получить ответ, что это, видимо, подействовало на Калугина и тот остался сидеть.

– Как это говорится: умер король, - да здравствует новый король, а?
– с усилием проговорил Коняев и добавил: - Может быть, великий князь Николай Николаевич?

– Будто предлагали, но он отказался.

– Ка-ак? Отказался? Почему отказался?
– Коняев был положительно вне себя и теперь уже выкрикнул: - Не может этого быть! Вы-ы... Вам наврали, а вы мне, штаб-офицеру, докладываете такое!..

– Ничего я вам не докладывал, а только передал слухи, - твердо сказал Калугин.
– Может быть, это и не так, а только будто бы уж было в телеграммах, ведь и опасно принимать корону в такое время, убить могут.

Калугин сказал это с равнодушным видом, но Коняева испугал даже самый тон этих его слов.

– Вы точно русский? Или вы... смесь?
– выкрикнул Коняев.

– Точно ли русский, - раздумчиво повторил его выражение Калугин. Право, не знаю. Знаю только, что один чешский ученый двадцать пять лет прожил в России, занимался антропологией, и вообще всем, что полагается для определения фактических признаков русской нации, - пришел к выводу, что таких отличительных черт совсем нет, и что такое русский человек, ему, в конце концов, неизвестно. Это говорил нам, студентам лесного института, один профессор.